Гудман пол: Пол Гудман. Лучшие книги

История Гештальт терапии — Одесский Гештальт Институт

• Из юбилейной речи Лоры Перлз, которая была написана и прочитана ею на Обеде, посвящённом двадцатипятилетию Нью-Йоркского Института Гештальт Терапии. (Впервые опубликована в Gestalt journal, vol. XIII, no. 2, 1990)

 

«Это счастливая возможность, особенно для меня, увидеть то, что началось двадцать пять лет назад, как небывалый по храбрости эксперимент с участием горстки людей, увлеченных людей, и небольшого числа собравшихся разношерстных студентов и клиентов, и что теперь выросло в постоянно развивающийся всесторонний терапевтический метод, который преподают и практикуют не только в США, но и почти по всему миру.

Лора Перлз

Когда Фриц и я основали Институт, к нам в качестве преподавателей присоединились 4 человека, с которыми мы к тому моменту работали уже несколько лет: Пол Гудмен, Пол Вайс, Эллиот Шапиро и Изадор Фромм.

Вклад Пола Гудмана в гештальт терапию до сих пор недооценен.

На самом деле, без него не было бы никакой хоть сколько-нибудь последовательной теории гештальт терапии. Вторая часть книги «Гештальт терапия. Возбуждение и рост человеческой личности» — это по большой части его работа, и, к счастью, теперь у нас есть сборник его психологических эссе, отражающий его развитие как терапевта, как теоретика и как гештальт-терапевта. Для нас, тех кто работал и дружил с ним, Пол навсегда останется рядом с нами, и сегодня мы чтем его память.

Пол Гудман

Пол Вайз, как и Пол Гудман, был учителем от Бога, порождавшим, по-видимому безо всяких усилий, наблюдения, идеи, теории и шутки, из своего неисчерпаемого жизненного опыта, знаний и воображения, охватывающего все от алхимии до биохимии, от экологии до математики, от сказок до философии, от кабаллы до дзен-буддизма. Если он что и писал, а я подозреваю, что это так, то не публиковал ничего. И поскольку он также умер слишком рано, он неизменно живет в памяти тех, кому посчастливилось работать с ним – его пациентов и студентов и его друзей в Нью-Йорке и в Кливленде.

Эллиот Шапиро

Эллиот Шапиро первым провел курс гештальта для преподавателей, но в Институте пробыл всего несколько лет, чтобы затем целиком посвятить себя проблемам инновационного образования и образовательной политики, и на нас у него уже не осталось времени и энергии. Но он жив и процветает.

Ральф Хефферлин, соавтор книги «Гештальт терапия. Возбуждение и рост человеческой личности» не стал работать в Институте. Возможно в это время связь с нами не очень соответствовала его академической карьере. Он проел несколько лекций в качестве приглашенного профессора и продолжал с нами общаться, пусть и всего лишь отправляя к нам пациентов и студентов, вплоть до преждевременной своей смерти.

Изадор Фромм

Из отцов-основателей только двое по сей день живы и сотрудничают с Институтом: Изадор Фромм и я. Изадор начал с того, что анонсировал свой курс, который собирается читать «не в этом году», однако с тех пор он провел множество практикумов и семинаров, работал с бессчетным количеством пациентов, обучал огромное количество терапевтов, здесь, в Нью-Йорке, и в Кливленде, и стал нашим лучшим терапевтом и преподавателем.

Сегодня мы чествуем его как самого креативного и восхитительного человека, верного старого друга и коллегу. И еще, мы поздравляем его с шестидесятилетием, которое он праздновал месяц назад.

Фредерик Перлз

Говорить о роли Фрица в развитии Института непросто. По крайней мере, для меня. Он больше всех был заинтересован в основании института, он читал вводные лекции и вел семинары в течении нескольких лет. Гений Фрица был в его интуитивных прозрениях и поразительных догадках, которые затем для своего подтверждения требовали более тщательной работы. Очень часто у Фрица не хватало терпения для этой скрупулёзной работы. Он порождал, а не развивал и не организовывал. Без постоянной поддержки своих друзей и моей поддержки, без постоянного ободрения и сотрудничества, Фриц никогда не написал бы ни строчки и ничего бы не основал. Но он был харизматической личностью, легко привлекал людей со своими идеями и планами и делал так, чтобы они с большим энтузиазмом брали на себя хлопоты обо всех делателях, о которых он сам беспокоиться не хотел.

В связи с этим, я хочу упомянуть, помимо тех людей, которые стали преподавать у нас, Джима Хоффмана, который в качестве секретаря Института заботился обо всех технических деталях, таких как продвижение, публикация и распространение брошюр и абонементов и т.д., и т.п. Я больше других в состоянии оценить его работу, поскольку, когда он стал не в состоянии ее делать, я сама стала мастером на все руки. Я отвечала на все телефонные звонки и почту и проводила интервью. Все это происходило у меня дома – все семинары и встречи. Помимо нас с Фрицом, Изадор и Пол Вайз тоже работал у нас дома.

Фредерик и Лора Перлз

Когда после публикации книги «Гештальт терапия. Возбуждение и рост человеческой личности» у Фрица и Пола Гудмана родилась идея основать институт гештальт терапии, я ясно сказала, что не собираюсь принимать в этом никакого участия. Вдобавок к постоянно растущей практике, у меня были дом, дети и внуки, и мне не хотелось брать на себя дополнительные обязательства. К тому же, я работаю, в основном, индивидуально. Я только однажды, пару лет, работала с малой группой и все еще боялась работать с большими группами.

Однако на первую лекцию Фрица пришло 40 человек. На практикум он взял 20, и я 20. И вот я до сих пор здесь.

Я хочу сказать немного о тех, кто пришел в институт в качестве пациентов и студентов. Тысячи брошюр, которые мы рассылали по профессионалам в Нью-Йорке и округе, не дала почти никакого отклика. Пришедшие были или нашими пациентами, или друзьями Пола Гудмана. От них начались длинные цепочки личных и профессиональных рекомендаций, тянущиеся в Иешива-университет Адельфи в районе Колумбия, в Больницы Бельвю и Святого Луки в округе и Кинг, в администрацию Ветеранов и другие институты.

Почти все те, кто преподает сейчас, пришли в первые десять лет. Большинство начинало как пациенты, которые, несмотря, а возможно благодаря тому, что обладали множеством талантов и интересов, не могли найти подходящие место в нашем жестко структурированном обществе. Через гештальт терапию и в ней они нашли не только работу, но и призвание.

Итак, много лет мы не рекламировались, а развивались очень тихо, как организация, функционировавшая на основе образовательной системы, минимально организованной, но непрерывно растущей. Только в последние несколько лет, из-за возросшей популярности гешталт терапии и увеличившегося количества наших членов, нам пришлось организовываться как-то более структурно и мы постоянно продолжаем переосмысливать наши процессы. Очень трудно не попасть в ловушку застывшего гештальта и продолжать расти.

В конце 50-х – начале 60-х  культурный климат стал меняться. Я убеждена, что гештальт подход, особенно работа Фрица во множестве мест и тексты Пола Гудмана «Абсурдное взросление» и «Обязательное антиобразование» внесли огромный вклад в гуманистическое развитие не только терапии и образования, но и образа жизни молодого поколения в целом. Но если Фриц и

Фредерик Перлз и Станислав Грофф

Пол были волшебниками, их истинные последователи были и есть, как правило, лишь ученики волшебников, которые полностью так и не поняли реалистических и организмических оснований гештальт терапии, а просто дали волю потоку анти-интеллектуализма, забыв, что именно интеллект отличает нас от других живых существ.

Это инструментарий, которым обладает только человек. Обзывая все человеческие рассуждения «собачьим бредом», мы объединяем и упрощаем практику гештальт терапии, в результате чего ее не воспринимают серьезно многие серьезные терапевты и преподаватели, которые видят в ней только этот один однобокий и куцый подход. Однако в последние пару лет я с радостью замечаю растущее распознавание этого легкомыслия в современном гуманизме, и я полагаю, что тоже внесла свой вклад в это, работая со множеством групп в Штатах и по всей Европе.

Я не могу закончить, не выразим свою благодарность тем, кто с самого начала проявлял интерес и даже уверенность в нашем предприятии. Это, в первую очередь, Артур Сеппос из «Джулиан Пресс», рискнувший опубликовать книгу «Гештальт терапия. Возбуждение и рост человеческой личности.» Тогда он сказал, что книга в первое время будет продаваться очень медленно, а через десять лет станет классикой. Он был прав. Она стала нашей Библией.

Однако она сразу заинтересовала нескольких людей за пределами Нью-Йорка. На десятидневный интенсив приехали 3 человека из Кливленда, и среди них ИрвПольстер, который стал одним из выдающихся представителей гештальт терапии. В 1953 они основали Кливлендский Институт Гештальт Терапии, ставший активным и разносторонним гештальт институтом.

Фредерик Перлз

Билл Громан, ныне профессор психологии в Ричмонде, Вирджиния, который был тренером и супервизором почти у всех вашингтонских гештальтистов – у тех, кто в начале 1950-х заново пошли учиться, чтобы стать гештальт-терапевтами.

Возможность принять участие в междисциплинарном симпозиуме была впервые представлена нам Сэмом и Каре МакГрувал. По видимому, с подачи Лео Шафина и Иры Сулдиллано с их описаниями клинической работы в Госпитале округа Кингс. Симпозиум вел покойный Гарри Боун, он изложил нашу дискуссию в высшей степени остроумно и творчески, и я в его труде озвучила гештальтистскую позицию куда более проницательно, чем была способна в то время. Жаль, что сегодня не он писал мне речь.

Следующая возможность, на этот раз на общенациональном уровне, представилась несколькими годами позже, в 1959, когда

Дэниэл Розеблат

Академия Психотерапии пригласила меня стать членом жюри вместе с Карлом Роджером, Карлом Витакером, Дрикосом и Жюли Нидс на одну из первых конференций. Став членом Американской Академии Психотерапевтов, я проводила у них семинары по гештальту каждое лето в течении более чем десяти лет. Именно благодаря возникновению личных контактов и дружбы, как и благодаря работе Фрица в Коламбосе, в Майами, и позже на западном побережье, гештальт терапия была признана важным терапевтическим методом, а пациенты и студенты стали во множестве приезжать к нам со всех Соединенных Штатов.

Таким образом, многие хорошо известные и давно практикующие терапевты пришли из самых разных направлений в наш Институт: Бетси Минц, Рут Кон, Леон Менакер и Рут Роналл, Алан Шварц и другие.

Наконец, я хочу поблагодарить всех действительных и ассоциированных членов, ведущих группы и семинары  в течении многих лет: Изадора Фромма, Ричарда Китцлера, Пэт Келли, Магду Денс, покойного Бака Истмана, Пола Оливире, ДэниэлаРозенблата, Мэрилин Розанс, Дэвида Альтфелда, Карен Хамфри, Элейн Рапп, Тео Сколника и многих других.

И последнее, но от этого не менее важное, я благодарю всех сотрудников, которые в последнее время, освободили меня ото всех обязанностей и рутины, которые в течении многих лет я делала сама. В особенности, сменявших друг друга вице-президентов: Изадора Фрома, Дэниэла Розенблата, Ричарда Китцлера, Жана Крегса. Я благодарю тех, кто заботится о финансировании и бытовых деталях: Мэрилин Розанс, Дуга Давидова, Арта Бартунека. Всех тех, кто по очереди участвует в опросах, проводит интервью, направляет к нам потенциальных клиентов и студентов, и всех тех действительных и ассоциированных членов, которые были или сейчас состоят в Правлении, и всех вас, работающих для нашего Института и способствующих его развитию».

Гештальт терапия — молодое направление, ему только 63 года, пережившее много трансформаций в своем развитии. Основоположники дали нам ключ к теории и общее направление для дальнейшего развития. Сегодня существует много гештальт институтов по всему миру и много других талантливых, харизматичных, академичных, практикующих в этом направлении, углубляя, шлифуя его, и обмениваясь опытом.

 

 

 

 

 

 

 

 

визионерская социология Пола Гудмена.

Истоки контркультуры

Глава VI

Исследуя утопию: визионерская социология Пола Гудмена

Человек средних лет – беллетрист и социальный критик – следит за детской игрой «вниз по реке» на оживленной городской улице. Его взгляд то и дело с обожанием останавливается на семнадцатилетнем мальчике, заводиле игры, который является его гомосексуальным партнером. Юноша исключен из колледжа, одаренный, социальный изгой – в обществе нет места для его неуемной, бестактной честности. Но он умеет организовать игру в мяч и раствориться в спонтанном веселье маленького общества игроков. И за это качество человек особенно любит его. Игра ускоряется, подчеркивая красоту ловких молодых тел мальчиков, увлеченных игрой. Но тут появляется владелец магазина, чью стену выбрали для игры, и без всякой на то причины зовет полицейского и требует разогнать подростков. Мужчина не хочет, а юноша не может противостоять представителю власти. Дети расходятся. Мальчик напускается на мужчину за то, что тот спасовал перед копом и «предал естественное сообщество». Боясь, что мальчик дойдет до злого цинизма, мужчина умело переводит их ссору в слезы, гнев и сардонический юмор, пряча охватившие его стыд и беспомощность, которые требуют выхода. Вечером у мужчины выступление на радио – социальный комментарий для нью-йоркской радиостанции. Он выбирает тему проблемы передвижения в метро и разражается страстным призывом отлучить частные автомобили от городских дорог и вернуть улицы естественным занятиям – играм и досугу. Заодно он делает практическое предложение.

Описанная сцена взята из романа Пола Гудмена 1967 года «Довольствуясь малым». Глава из середины называется «Изгнание машин из Нью-Йорка», причем проблема трактуется серьезно. Окруженный вымышленными персонажами главный герой, социальный критик среднего возраста, фигура чисто автобиографическая, а сцена, как и книга в целом, представляет собой особую смесь реальности и вымысла, которая в маленьком пространстве единичного инцидента понемногу открывает нам Пола Гудмена. Сосредоточенный на спонтанной, радостной человеческой активности, гражданский протест вырастает из детской проблемы. Широкий социальный анализ начинается с подавления животной потребности молодых организмов в игре. Социальная филантропия берет начало в физической любви мужчины к юноше. Мужчина и мальчик во время ссоры ведут себя как гештальт-терапевт и пациент, направляя гнев и досаду в спонтанный обмен колкостями с целью вызывать слезы, а затем и смех. Политический modus operandi[186] мужчины – интеллектуальная лекция на анархистской радиостанции. Начальная цель его практического предложения – переделка конкретного города (Нью-Йорка) с целью снова превратить его в людское сообщество. За современной сценой угадывается парадигма Сократа: мудрый гражданин, гуляющий на агоре, играет в ментора для юноши, чье тело и душу он любит и в ком заключено будущее города-государства.

Инцидент заканчивается горько-радостным кредо: «Напряжением воли и с виду без усилий (хотя однажды я упаду от усталости) я изобретал другую реальность, которая не имеет смысла и в которую я вкладывал всю душу. Вместо того чтобы смириться, я в минуты отчаянья придумывал что-нибудь другое и вел себя так, будто все действительно может произойти по более приятному сценарию.

Откуда начать анализ такой сложной личности, как Пол Гудмен? Он пишет поэзию и беллетристику, литературную и социальную критику, труды по городскому планированию, психотерапии, политической теории, образованию и экономике. Он заставляет прислушиваться к себе, намеренно дразня оппонентов, независимо от темы. Его работы отличаются задиристым обличительным красноречием, которое никогда не упускает случая пощекотать острой полемикой какой-нибудь оголенный нерв нашей традиционной мудрости. Основной тон его аргументации – насмешливое «вы с самого начала все не так поняли», сопровождаемое еще более въедливой готовностью начать наше просвещение немедленно и с нуля. Но Гудмен знает, как раздражать с пользой, – так Сократ мастерски использовал гнев, чтобы сбить с оппонента чванливую самоуверенность и отбросить его к «сократовским истинам».

Молодежь, чьим лидером Гудмен устало, но охотно согласился стать, знает его в основном по его эссе и лекциям по социальной критике, и если мы начали с Гудмена как автора романов, это потому, что сам Гудмен считает себя в первую очередь писателем (и поэтом). Его общественная мысль проистекает из его же творчества и оттуда берет свой неповторимый стиль. Если у Гудмена и есть произведение, которому гарантирована долгая жизнь, это его огромный социально-философский роман «Имперский город», который, подобно «Довольствуясь малым», повествует о несбывшихся надеждах молодежи, ищущей образования. Несколько эпизодов «Имперского города» охватывают семнадцать лет карьеры Гудмена (с 1941 по 1958 годы). Пространное изложение, в котором смешиваются роман и памфлет, монография и репортаж, представляет собой описание стремительного взлета Америки до империи, данное глазами крошечной коммуны, выживающей за счет своих сил и государственного пособия в нью-йоркском мегаполисе. Есть ли лучший способ описать и драматизировать реальные последствия нашей зарождающейся Weltpolitik[187], чем окунуться в бедственное положение столь деликатного человеческого материала?

Ситуация не только позволяет Гудмену развивать экзистенциальную социологию американского общества; за счет восприятия своей вымышленной группы прирожденных анархистов Гудмен уже в середине сороковых годов смог различить тонкие технократические манипуляции, ставшие отличительной особенностью нашей послевоенной жизни. Вот, например, исчерпывающее предсказание из «Имперского города», изданного в 1947 году, вложенное в уста призрака сверхкапитализма Элифаса, последнего из «выбившихся в люди»:

«Социолатрия[188] – это период, когда великое общество, унаследовавшее себя от меня, будет организовано во всеобщее благо и начнет тщательно координировать свои грандиозные производственные мощности для неуклонного повышения Уровня Жизни. Вы купите много дорогих вещей, которые вам совершенно не нужны…

Потом великое общество займется обеспечением психологического благосостояния большинства населения. Это будет называться «народным образованием в условиях массовой индустриализации». Это Социолатрия.

Это приспособление индивида к социальной роли без высвобождения новых сил природы… Помилуйте, какая такая строгая регламентация жизни, я говорю о послушании со всеобщей толерантностью и интеллектуальными различиями, как в Йеле. Каждый человек получит индивидуальное внимание, потому что после подгонки он годится для любой работы…»

Постоянный рефрен пророчества такой: «И миллионы падут на улицах Удушьеона». Ну и, как водится, едва была предсказана судьба общества, героиня романа, несгибаемо стойкая Лора, впала в беспамятство и умерла от отчаяния при виде гнетущих перспектив. Романисты не только делают флюгеры политической погоды лучше, чем наши социологи, они еще и с большей точностью предсказывают ее последствия для человечества.

Из литературного творчества в критику Гудмена перешел в основном дар предвидения – неистощимая способность представлять себе новые социальные возможности. Если традиционная социология, впав в преждевременное сенильное слабоумие, довольствуется анализом структур и перегруппировкой функций, Гудмен возвращает приоритет социальным инновациям, что неудивительно для человека, считающего себя литератором и поэтом. Творческий человек, взявшись за критику социальных болячек, обязан играть роль утописта; те, кто не может этого сделать, например, социолог-теоретик, попускают мрачной тирании факта монополизировать дискуссию о человеческом потенциале.

«Коммуны» Гудмена (его первый крупный социальный манифест, написанный в 1947 году в соавторстве с братом Персивалем, архитектором) – его лучшее исследование городского планирования для послевоенной Америки, и не оттого, что Гудмен требует рассматривать городские проблемы как часть национальной экономики, а потому, что дух художественного творчества присутствует в повествовании от начала до конца. В книге есть остроумие, сатира, сила живого воображения. Только романист мог описать близящееся безумие послевоенного изобилия, как это сделал Гудмен в своем «Городе эффективного потребления»: в конце каждого года в колоссальном универмаге горожане-покупатели устраивают Вальпургиеву ночь мятежа и разрушения, уничтожая товары, чтобы справиться с перенасыщением экономики. Город, возникший на страницах «Коммун», – не обезличенная амальгама технических подробностей вроде стоимости недвижимости, контроля трафика, коммунальных услуг, зонирования обязанностей и тому подобного, а сцена, на которой разворачивается человеческая драма, «хореография общества в движении и покое». Город для Гудмена декорация, на фоне которой люди кажутся преувеличенно большими и важными в своем хаотичном, сложном поиске органической и духовной самореализации. Таков город, каким его видит писатель: в первую очередь – жизнь. Таким Бальзак видел Париж, Джойс Дублин, а Диккенс Лондон. Мы сразу понимаем, что в отличие от общества, о котором пишет Гудмен, в нашем обществе «городским планированием» называется рядовое техническое усовершенствование. В отсутствие утопического видения Гудмена у нас нет «города» и нет «планирования», есть только неумелые бюрократические переделки разваливающегося статус-кво.

В летаргической послевоенной Америке теоретик-утопист неизбежно находит свою аудиторию среди молодых диссидентов: именно молодежь, с отчаянным желанием сохранить в безумной обстановке здравый рассудок, жаждет живых альтернатив. Конечно, глубина и сложность мысли Гудмена заслуживает более зрелой аудитории, но где ее взять? В октябре 1967 года Гудмена по странной игре судьбы пригласили выступить с обращением к конференции промышленной ассоциации национальной безопасности, зрелой, властной структуры милитаризированного государства, официального оплота консенсуса американского среднего класса в вопросах «холодной войны», гонки вооружений и безудержного насаждения технократических интересов. Участники конференции, занимающие ответственные посты взрослые люди, щедро наделенные властью и сокровищами нации, должны были принять слова Гудмена всерьез, как тему для дискуссии, даже если бы он предложил ассоциации как можно скорее прекратить свое существование. Но они этого, разумеется, не сделали, и Гудмен прекрасно знал, что не сделают. Поэтому он не обращался к ним напрямую и не говорил для участников конференции. И когда он подошел к заключению: «…мы считаем… [ваш] образ жизни ненужным, уродливым и неамериканским… Мы не можем потакать вашим сегодняшним операциям. Вы должны быть стерты с доски», из зала закричали: «Кто такие “мы”?» Гудмен ответил: «Мы – это я и несколько человек извне». Кто же эти «люди извне», для которых ведущий социальный теоретик страны принял на себя роль докладчика? Это была группа студентов колледжа, которых Гудмен пригласил пикетировать аудиторию во время презентации[189].

Снова и снова Гудмен сокрушался, что силу общественного голоса ему дают «сумасшедшие молодые союзники». Стоит ему заговорить, как всем кажется – где-то рядом находится группа молодежи, уже наносящая его слова на знамена.

Но не только утопизм Гудмена сделал его главным трибуном молодежной контркультуры. «Безумная Ирландия, – сказал Оден о Йитсе[190], – уязвила его в поэзию». Безумная Америка уязвила поэта Гудмена не просто в политический анализ, но в политический активизм. Критика Гудмена, как и критика Ч. Райта Миллса, выпаливается с настоятельным требованием «что-то сделать» с засильем проблем. Его утопизм становится условием истинного прагматизма, начала реального проекта. Настойчивое стремление повенчать действие с идеей не только завоевало ему преданность молодых радикалов, но и подействовало как необходимая дисциплина на бездумную беспечность, которая все больше овладевала молодежью. Активное молодежное сопротивление со своей речью и мыслью, с желанием продолжать пикеты, ходить на демонстрации и устраивать сидячие забастовки – все это враждебная реакция на академизм многих социальных критиков, которые, несмотря на сплин, довольствовались хорошим анализом и парой язвительных замечаний.

Гудмен, в отличие от них, служит примером интеллектуала, в котором точная, даже ученая мысль сочетается с радикальным действием. Он доказал, что это тонкое равновесие можно достойно сохранять. В своем эссе в начале шестидесятых о «Неэффективности некоторых умных людей» Гудмен вводит фразу «практический силлогизм» для иллюстрации интеллектуального паралича того времени. «Мне нужен Икс», – говорит ученый критик и путем анализа приходит к заключению: «Вот он Икс». Так возьмите его, настаивает Гудмен, и используйте[191]. Хотите «общую забастовку с требованием мира»? Во время такой забастовки в 1961 г. Гудмен был на улице у Рэндом-Хаус, пикетировал собственного издателя. Хотите университеты новой формации? Очень хорошо: в «Коммуне ученых» Гудмен заканчивает критику высшего образования призывом к массовому уходу из университетов и учреждению новых, диссидентских академий – к «чему-то», что можно сделать сейчас. С этого момента в вузах начался отток студентов, уходивших в свободные университеты, возникавшие по всей стране. Гудмен, находясь рядом с одним из лучших в стране государственным «Экспериментальным колледжем» в Сан-Франциско, предложил год прожить при университете. Совсем недавно он был среди тех, кто, как доктор Спок, жертвовал собственным состоянием и честью в пользу студентов-уклонистов, не желавших идти в армию. Польза от деятельности Гудмена неоценимо велика, поскольку основные ценности интеллекта надо защищать перед диссидентской молодежью, которая жаждет действия и неинтеллектуальных форм сознания, и эта задача по силам интеллектуалам, которые доказали, что мысль не только «академична», но и может сопутствовать принципиальной деятельности.

Есть и еще одна причина популярности Гудмена среди молодежи. Как мы знаем, контркультура – весьма ограниченный рынок для старых левых идеологий с их апеллированием к метафизике классового конфликта и реорганизацией общественных институтов в качестве основной цели. Увлечение молодых экзотической религией и наркотиками свидетельствует о поиске новой основы, на которую могла бы опереться программа радикальных общественных перемен. Поэтому социологию значительно потеснили с ее позиций в пользу психологии как основного генеративного принципа революции. И здесь снова Гудмен сделал бесспорно значительный вклад.

В 1951 году, задолго до того, как сделаться успешным социальным критиком, Гудмен написал обширный теоретический раздел для учебника «Гештальт-терапия»[192]. Это наименее читаемое из его произведений, ибо требует больших затрат сил, но, пожалуй, самое важное. Стиль мышления Гудмена не менее выражен в его деятельности гештальт-терапевта, чем в его романах. Именно гештальт-психология дала основу всем «системам», которую можно найти в размышлениях Гудмена.

Трудно дать исчерпывающий анализ гештальт-психологии в рамках этой главы. И в теории, и на практике она остается одной из самых противоречивых школ постфрейдистской психотерапии – должно быть, потому, что она упорно пытается соединить традицию психоанализа с чувствительностью восточного мистицизма, а это потруднее, чем смешать масло с водой. Я попытаюсь обрисовать четыре основные характеристики гештальт-терапии, которые, как принято считать, проходят через все творчество Гудмена и считаются теми первыми принципами, к которым движется контркультура.

(1) Во-первых, мистический «холизм», который гештальт-терапия взяла от гештальт-теории восприятия. Для гештальтистов восприятие – это не отдельные впечатления, отпечатанные «объективным» миром на пассивном воске чувств, а упорядоченные целостные явления, создаваемые странным и прекрасным сотрудничеством воспринимающего и воспринимаемого. Обобщая представление о жизни как о едином целом, последователи гештальт-терапии говорят о взаимном обмене между организмом и его окружением, которое обладает такой же необъяснимой спонтанностью и саморегуляцией, как и процесс восприятия. Как визуальные образы рисуются совместно видящим и видимым, так и организм и окружение понимаются как пребывающие в постоянном естественном диалоге, в непрерывном «творческом изменении», которое позволяет человеку чувствовать себя как дома в своем теле, сообществе, естественной среде обитания.

Поэтому нельзя сказать, что тело надо заставлять функционировать, людей надо заставлять быть общительными, а природу надо заставлять поддерживать жизнь. Для гештальтиста индивидуальный и социальный невроз начинается только тогда, когда органичное целое «организм/окружение» разделяется психической раздробленностью, изолирующей от экологической целостности секцию оборонительного сознания, которое натравливается на «внешнюю» реальность, понимаемую как чуждую, непокорную и враждебную.

Признак потери веры в саморегулирование процессов – это построение отчужденного себя, который со страхом отступает от «внешнего мира» и уменьшается в размерах, пока наконец не станет гомункулусом, блокированным внутри черепа и манипулирующим телом, словно тяжеловесным механизмом, лихорадочно измышляя стратегии защиты и нападения. На этом этапе вместо спонтанного приспособления, которое Гудмен называет «свободным взаимодействием способностей», мы имеем навязчивую осмотрительность и агрессивную потребность в строгой регламентации всего, что изначально соединялось в унитарной сфере: «другие», «природа», «тело», «страсти», «иррациональное». Здоровье, которое, по сути, вопрос предоставления чешуйкам жизни отпадать, когда придет их время, и доверительного уважения к потребностям и нуждам тела, сообщества, природы, превратилось в организацию фрагментарной интеллектуальной деятельности с помощью таблеток, диет, авторитарного лечения и т. п. Все средства из этого набора в конце концов приводят к ятрогенным[193] заболеваниям, которые хуже любых болезней, существовавших при единстве организма/окружения. Так или иначе, остается только догадываться, как жизнь вообще дотянула до появления цивилизованного мозга, который за ней следит. Но ответа мы не находим – первобытная «мудрость тела» от нас упорно ускользает. Мы потеряли контакт с саморегуляцией симбиотической системы и уступили компульсивной потребности контролировать, под давлением которой организм «замерзает» и становится невыразимо глупым. Основная терапевтическая техника гештальт-психологии – придумать нужный вид непосредственной физической активности с целью найти и растопить замерзшую органическую энергию.

В гештальт-психологии принято считать, что секрет здоровья заключается в субинтеллектуальных процессах, которые, будучи предоставленными своей инстинктивной мудрости, могут позаботиться о себе. Кульминация здорового функционирования происходит в момент «последнего контакта», когда «осторожность, ощущение «себя» переходят в интерес, и границы становятся неважны, поскольку человек контактирует не с границами, а с осязаемым, с известным, с тем, что порадовало, с сотворенным своими руками»[194]. Затем достигается спонтанность мысли, действия, творчества, напоминающая «спонтанное движение мышц живота перед оргазмом и спазматическое, или спонтанное, проглатывание вкусной и хорошо увлажненной пищи»[195].

Легко понять, как неправильная, согласно гештальту, политика нервной системы проецируется на социальную систему. Утратив веру в естественные процессы, человек быстро теряет веру в коммуникабельность: все обязательно должно происходить надлежащим образом и под пристальным вниманием «экспертов». Государство становится доминирующим мозгом тела политики, которое и здесь считается упрямым и глупым. Получившийся в результате авторитаризм едва ли приведет к реорганизации общественных институтов или реструктуризации социальных классов. Скорее всего, дело ограничится сменой управленческого персонала. Проблема имеет метафизические корни и исходит из ошибочной концепции природы и роли в ней человека.

По-моему, гештальтистская концепция реальности верна, но и фундаментально загадочна: крайне трудно найти слова, которые точно отразили бы ускользающий смысл ее идей. Начать с того, что, если завести речь о «поле» гештальтизма, язык должен быть трансперсональным [(надличностным)]. Так как базовым условием гештальтисты ставят совокупную экологическую, а не личностную структуру, здесь нельзя говорить о личных факторах, которые делают то или вызывают это. Скорее надо вообразить процессы, происходящие по своей воле, продуцируя бесчисленные симбиотические структуры (паттерны) и паритеты, которые мы называем «природой», среди которых есть паттерн мозга, тела и общества, который мы называем человеческим сознанием. Таким образом, мы признаем, что теория гештальта является в своей основе разновидностью даосизма, довольно громоздко замаскированной под западную психиатрию. Что это за «поле организма/окружения» такое, если не путь Лао-цзы? Сам Гудмен не раз обращается к мистической традиции, чтобы объяснить идею гештальта. Как люди уменьшают боль страданий? «Тем, что в конце концов «сходят с пути», цитируя великую формулу Дао. Они освобождаются от заранее составленного мнения, как все «должно» получиться, и сформированную таким образом «плодородную пустоту» затопляет пришедшее решение»[196]. Конечно, не в последнюю очередь направление мыслей Гудмена привлекает молодежь из-за тонкой связи с восточным мистицизмом, который был очень популярен в послевоенный период.

(2) Одно из самых заметных и занятных свойств Гудмена как социального критика – это раздражающая привычка спорить ad hominem[197], тесно связанная с его опытом гештальт-терапевта. Это интересный новый подход к ведению публичных дискуссий, если, конечно, сам не оказываешься объектом подобной тактики. Вот, например, как Гудмен комментирует красноречивое пристрастие Джона Кеннеди к словечкам вроде «дисциплина», «жертва», «вызов»:

«Это… внутренний католицизм маленького мальчика, который дисциплинированно удерживается от мастурбации, вычеркивая дни своей победы на календаре. Мастурбация доказывает, что ты слаб, и делает тебя слабым; в этом контексте «вызов» – это своего рода сильное возбуждение у тех, кто, отказавшись от внутренней спонтанности, сосредотачивается на внешних требованиях… Чувство долга превратилось не в самого Кеннеди, а в его безропотное и одновременно увертливое послушание взрослым; он не уверен в своей внутренней нравственности»[198].

Это интеллектуальный аналог удара ниже пояса – ни о какой вежливости речи не идет. Но это резюмирует Кеннеди точнее, чем любой анализ его политики или программы. В любом случае именно такого стиля и ожидаешь от психотерапевта в публичном споре.

Значение «контекстуального метода спора», как называют его гештальтисты, в том, что он сходу отсекает массу интеллектуальных разглагольствований, которые могут быть совершенно не по делу, и сразу персонализирует дебаты, пусть подчас и болезненно. Это интеллектуальный режим, который запускает неинтеллектуальную подструктуру мысли и действия. Сам Гудмен так объясняет эту технику:

«…чисто «научное» опровержение путем приведения доказательств противоположно бесцельно, потому что [оппонент] не ощущает подлинного веса доказательств… В этом случае единственный эффективный метод спора – вывести на сцену общий контекст проблемы, включая условия ее познания, социальную milieu[199] и личную «защиту» наблюдателя, то есть подвергнуть гештальт-анализу выводы и его интерпретацию этих выводов… Я понимаю, что это переход на личности, только куда более оскорбительный, потому что мы не только называем нашего оппонента негодяем и поэтому неправым, но мы еще и снисходительно помогаем ему исправиться!»[200]

Этот основной принцип гудменовских дебатов и сочинений легко принять за бесцеремонное стремление быть первым – именно в это дегенерирует методика в неумелых руках. Легко догадаться, как привлекателен такой стиль может быть для поколения, которое выросло в сомнении, можно ли доверять речи, и заранее настроено на «слушание» личности, скрытой за нечленораздельным мычанием и пожиманием плечами Джеймса Дина и Марлона Брандо. Стиль Гудмена обязательно заденет за живое и новых левых студентов, если вспомнить их обоснованные подозрения в насаждении идеологии, которым всегда отличалась радикальная политика, и трогательный поиск личной честности.

Прекрасное владение субвербальным оформлением речи (не только тем, что сказано, но и как это сказано) позволяло Гудмену говорить живо, не пряча смысл за витиеватостью, и студенческая аудитория ему внимала. Традиционный академический стиль сух, высокопарен и профилактически закамуфлирован узкой профессиональной компетенцией, а Гудмен кажется человеком близким, ранимым. Будто говоря «правда настолько же сущность того, что я есть, как и того, что я знаю; стало быть, я покажу вам, что я есть», он открывается, чтобы к нему обращались ad hominem. Как правило, эта его откровенность вгоняла в краску ученых и высокопоставленных оппонентов – иммунитет формальностей и расстановка ролей в публичных дебатах ставились таким образом под сомнение.

С другой стороны, подобный психологический ход не лишен неприятного свойства – неодолимой потребности раскрывать личные секреты искренности ради. У Гудмена психологическое разоружение (особенно нудный пример – его журнал «Пять лет») приводило к обильным исповедальным излияниям, чего не избежали и большинство писателей-битников и хиппи. Быть в контркультуре фигурой публичной означает иметь очень мало личного, и это выливается в располагающее простодушие. Но ведь бывает крайне неловко оказаться в роли губки, впитывающей критический самоанализ окружающих. Ждут ли от тебя реакции в виде похвалы? Шока? Жалости? Любви? Тоже постыдных признаний, в свою очередь? Или ты понадобился просто в качестве жилетки? Допустим, откровенные публичные исповеди объясняются беззащитностью богемной части битников и хиппи перед раздутой публичностью и всеобщим вниманием. Но тогда, может статься, основной стратегический бастион традиционных ценностей, против которых выступает контркультура, это как раз буржуазно-христианская гордыня с сильно разросшейся нечистой совестью.

(3) Особенно важная характеристика гештальта – достоинство, с каким обсуждается человеческая жестокость, тогда как традиционная психиатрия соотносит агрессивность с настороженностью или сопротивлением и интерпретирует как первый симптом патологии. Гештальт с готовностью принимает естественные проявления агрессии и стремится выпустить ее на свободу. В гештальт-терапии не принято велеречиво распространяться о деструктивном насилии, которое пациент ощущает внутри себя; напротив, ему дают возможность познать глубину агрессии с помощью наглядной демонстрации, чтобы помочь ему принять необходимость наличия агрессии. Цель здесь – не разрядить скрытую агрессию, а, напротив, вызвать взрыв. Возможно, пациенту предложат издать яростный вопль или хорошее животное рычание или устроить сессию с пинками и кулаками. В этом случае агрессивность, вызванная неудовлетворенностью, обидой, справедливым гневом, ненавистью, которая копилась где-то в дальнем уголке сознания, получит долгожданную возможность вырваться.

Наше общество косо смотрит на бурные излияния чувств, утверждая, что это дурные манеры и ребячливые истерики. Гудмен резко парирует, что мы ошибаемся, считая, что дети, которые кричат или устраивают истерики от огорчения, «не умеют справляться с гневом». Выпустив из организма сильные эмоции, дети моментально оправляются. Это у нас, взрослых, с нашим строгим самоконтролем, не получается справиться с агрессией. Мы стоически держим ее внутри, наживая язвы и массу других болезней (включая близорукость и зубную боль), которые гештальт интерпретирует как психогенные. Стараясь вести себя как джентльмены, мы забываем, что за человеком из его доисторического прошлого тянется долгая карьера истребления конкурентов и риска для жизни, когда проворство, сила и агрессивная хитрость были такой же нормой поведения, как и нежнейшие эмоции. Где сила и животная страсть этого наследия, якобы исчезнувшего с появлением цивилизованной социальной этики? Дисциплина урбанизированной технократической среды все жестче ограничивает эту черту нашей натуры, оставляя нам лишь смотреть на агрессивный физический напор на игровом поле или телеэкране. Когда цивилизованные люди видят забытые ритуалы каких-нибудь первобытных народностей, они воспринимают такую разрядку не как здоровую, а по-дикарски отсталую, при этом не видя ничего ужасного в жесточайшей дикости, которая переполняет наши хайвэи, одну из немногих оставшихся арен безжалостной конкуренции.

В романах Гудмена человеческой агрессивности всегда честно отведено место. Даже когда сильное желание превращается в деструктивную жестокость, Гудмен приемлет ее и относится к ней с пониманием. Это, конечно, не новость – Гудмен никогда не изолирует насилие. Он его возвеличивает, убедительно связывая насилие с мощной человеческой потребностью, даже с высокими идеалами. В «Имперском городе» пацифист-уклонист Лотэр, обезумев от отчаянья, решает освободить животных из городского зоопарка. Однако даже пацифисту хочется познать жестокость. Не удовлетворенный безличной жестокостью войны, он решает символически вернуться в первобытное состояние: он выпускает львов, и они наполовину сжирают маленького сына одной из героинь романа. А в другом месте повествования городские дети, которых во время войны эвакуировали в безопасные сельские районы, развязывают кампанию порчи и поджогов имущества местных фермеров. Гудмен описывает этот эпизод снисходительно, как неизбежную и в конечном итоге полезную реакцию городских детишек, вдруг выпущенных на волю: «Топлива им хватит на долгое веселье – несколько поколений трудолюбивых людей копили его в домах и заборах».

Но чаще в романах Гудмена агрессия получает свободу выражения в спортивных состязаниях. Эпизоды шумных игр разрастаются до эпических масштабов, как в случае с большой велогонкой героя «Имперского города», мальчика Горацио, через весь Нью-Йорк[201]. Это великая минута, юношеский порыв, смелое уличное приключение способного молодого велосипедиста, готового рискнуть жизнью и шкурой в надежде на свой талант. Строки Гудмена прямо-таки светятся радостью в этих эпизодах, когда посреди замкнутой тесноты столицы вдруг словно подул ветер из диких лесов, заставив вспомнить забытую горячку старой доброй охоты.

(4) И наконец, существует образ человеческой натуры, который предлагает гештальт-психология, когда настала необходимость выработать терапевтический стандарт.

Каждая монистическая[202] система страдает от отсутствия принципа зла, и гештальт-терапия здесь не исключение. Рано или поздно человек задает вопрос, каким образом разрушается естественное здоровое единство поля организма/окружения. А это значит спрашивать, как природа способна продуцировать «неестественное» состояние дел. Надо отдать Гудмену должное, он с незаурядной смелостью честолюбиво и честно излагает теорию своей школы, не скрывая парадоксов. Ключевыми словами у критика Гудмена являются термины «естественный» и «неестественный», взятые из гештальт-психологии. Невольно возникает желание понять смысл импорта этих терминов глубже, чем объясняет сам Гудмен.

Возьмем, например, гудменовское понятие пацифизма, стрелка которого колеблется между полюсами «естественно-неестественно». Гудмен одобряет кулачные потасовки, «потому что это естественно». С другой стороны, «война – неестественное насилие», потому что она «не высвобождает естественные ассоциации и социальную изобретательность, а лишь усиливает силовой авторитарный истеблишмент». Гудмен находит, что ненасилие «пацифистов-доктринеров неестественно и даже в чем-то порочно», потому что это «злопыхательская пробуксовка для обострения чувства вины. Гнев хотя бы адекватен, и не дать гневу вырваться и нанести удар отдает фальшью»[203].

Даже если такие различия завоюют чьи-нибудь симпатии, объяснение, безусловно, путаное. Раз гештальт начинается с доктрины спонтанно саморегулирующегося изначального единства, обязательно надо отстаивать универсальность природы. Природа – это всеобъемлющее целое, включающее в себя и болезни, и здоровье, и разрушение, и созидание, и войну, и потасовки. Причем же тут «естественное» и «неестественное»?

Когда в своем разделе «Гештальт-терапии» Гудмен подходит к этому важнейшему парадоксу, его ответ поражает своей прямотой:

«…“человеческая натура” – это потенциал. Ее можно узнать лишь по ее актуализации в достижениях и в истории и по тому, как она дает себя знать сегодня.

Предвижу вопрос – по каким критериям предпочтительнее оценивать «человеческую натуру»? Что актуально в спонтанности детей, в подвигах героев, в культуре классической эпохи, в сообществе простых людей, в чувствах влюбленных, в поразительной ориентированности и невероятной ловкости, проявляющихся порой у человека в критических ситуациях? Невроз, который тоже является реакцией человеческой натуры; сейчас стал нормой, принял характер эпидемии и, возможно, имеет жизнеспособное социальное будущее.

Мы не можем ответить на этот вопрос[204]».

Странная уклончивость, ведь «критерий» достаточно очевиден. Поведение детей, героев, влюбленных, «простого народа» и людей в кризисных ситуациях является прекрасным и этически вдохновляющим. Для Гудмена оно, безусловно, предмет высокого искусства. Критерий здоровья в гештальте, как все критерии здоровья, является морально-эстетическим. Гештальт-терапевт Гудмен отсылает нас к поэту и романисту Гудмену в поисках понятия гуманности, вокруг которого он сможет собрать драматическое напряжение. Это дает нам четкий критерий – восприимчивость художника. Чего это нам не дает, так это этиологии органического диссонанса.

(В известном «Майском памфлете» Гудмена от 1945 года есть пространная дискуссия о естественном и неестественном насилии, где все различия проведены достаточно четко и хорошо аргументированы. Но этиологии там опять-таки нет. У нас нет объяснения, каким образом первобытная природа разрушает и инвертирует себя так, чтобы некоторые ее действия можно было с полным основанием назвать «неестественными». В конце концов наши термины сводятся к гудменовским синонимам для «красиво-безобразно», «благородно-низко». Возможно, столкнувшись со столь глубокой проблемой, мы должны удовольствоваться этим и довериться мудрости чувствительной души. Если кто-то возразит, что это умаляет термины до ненаучного статуса, мы ответим – скорее это выводит их на морально-эстетический уровень. Ведь наука – это еще не все и даже не так уж много, когда речь идет о создании достойного способа жизни.)

В основе образа мыслей Гудмена мы видим мистическую психологию, где концепция человеческой натуры эстетически и этически соприкасается с неинтеллектуальной естественностью детей и первобытных народов, художников и влюбленных – тех, кто способен раствориться в великолепии момента. Это одно из самых противоречивых достоинств гештальта, утверждающее, вопреки постфрейдовской психиатрии с ее суровым требованием примириться с безрадостной концепцией взрослости, благородство и здравость ребенка и художника.

«Детские ощущения важны, – говорит нам Гудмен, выделяя это предложение курсивом, – не как прошлое, которое надо стереть, но как самые прекрасные свойства взрослой жизни, которые должно возродить: спонтанность, воображение, непосредственность восприятия и манипуляций… «Зрелость» те, кто заявляет о своем интересе к «свободной личности», понимают как тотальную адаптацию в сомнительно ценном сереньком обществе, члены которого дисциплинированно платят долги и налоги»[205].

Таким образом, задолго до битников и хиппи, которые начали саботировать «принцип реальности» американского среднего класса, гештальт-терапевт Гудмен теоретически обосновал великий раскол.

Жизнь, которую теория гештальта учит считать здоровой, нежизнеспособна в существующем у нас социальном порядке. Абсолютно. Технократия отвергает спонтанность, саморегуляцию, животную импульсивность, словно яд в теле политики, предпочитая цели и линию поведения, которые можно выразить в больших абстрактных величинах: мощь государства, измеряемая в единицах массового уничтожения, высокая продуктивность и эффективный массовый маркетинг, измеряемый как ВНП, «космическая гонка», развитие административной системы, и тому подобное. Для технократа больше всегда означает лучше. Везде, где больше инвестиций и больше продукции – не важно, что это за продукция – бомбы, студенты, информация, скоростные шоссе, персонал, публикации, товары, услуги, – мы видим верный признак прогресса. Брутальная несовместимость такого фанатично количественного идеала с качественными потребностями жизни человека красной нитью проходит сквозь все романы Гудмена. В его сюжетах люди, которые хотят быть людьми, должны положить предел обезличенной технократии, если хотят защитить свою человечность от постоянных покушений.

«Мы видим, что все, у кого еще осталась жизнь и энергия, постоянно проявляют природную силу и сталкиваются сегодня с неестественным принуждением. И вдруг, в самой тривиальной проблеме, которая тем не менее становится ключевой, он вдруг ставит точку! Следующий шаг для него не труден и не темен, он вполне понятен, более того, он навязывается Обществом! Современное общество не позволяет человеку быть. Оно слишком тотально, оно заставляет людей действовать вопреки их желаниям»[206].

Какой-нибудь несгибаемый защитник закона и порядка, «политический реалист» сразу уцепится за эти анархические тенденции как за доказательство, что Гудмен таит какую-то невозможно розовую концепцию человеческой натуры. Наверное, он даже меланхолично процитирует Макиавелли: «Вот бы все люди были хорошими… но они все плохие…»

Однако эта горькая мудрость не отражает сути анархистской критики. Она не улавливает сложности видения Гудмена, которое, как и подобает видению писателя, достаточно широко, чтобы принимать человеческую натуру целиком и без иллюзий. Персонажи романов Гудмена не описаны черно-белыми красками: ангел либо дьявол, дурак либо мудрец. Напротив, Гудмен постоянно выявляет достоинства и глупость своих персонажей. Элементы находчивости и благородства проглядывают в совершенно неожиданных персонажах, и наоборот, главные герои у Гудмена все как один оказываются законченными дураками, неспособными осознать свой исключительный потенциал, кроме как в прекрасные мгновенья любви, спортивного азарта или прилива смелости. Именно за этой ускользающей красотой охотится Гудмен, и тогда он с энтузиазмом хвалит своих персонажей, но между строк всегда угадывается сострадание человека, который знает, что прекрасное мгновенье перейдет в безумие или даже катастрофу. И все же – остановись, мгновенье! Может быть, мы и живем ради таких мгновений.

Именно из всеобъемлющей концепции человеческой натуры Гудмен взял свой коммунитаризм: не из предположения, что люди воплощенные ангелы, но из осознания, что лишь социальный порядок, построенный по человеческим меркам, обеспечит свободную волю и разнообразие, из которого рождается неожиданная человеческая красота. Но (и здесь анархические представления часто игнорируются) только социум, обладающий гибкостью децентрализованного сообщества, может нейтрализовать склонность человека к ошибкам, потому что в больших системах, работающих от архиусиленного центра, ошибки стрелочников обязательно разрастутся в настоящую катастрофу. А quis custodiet custodes?[207]

Как отмечал сам Гудмен, поистине странно, что децентрализационные тенденции обычно отвергаются осторожными как немыслимо «радикальные». Историческая ссылка на эту разновидность анархизма уносит нас к проверенным временем достоинствам поселений эпохи неолита. «“Консерваторы” хотят остаться с тиранией 1910 года или с князем Меттернихом, и только анархисты, оказавшись истинно консервативными, стремятся сохранить солнце и космос, животное начало в человеке, первичное сообщество, опытные исследования». В своей социальной критике Гудмен стремится всегда к одному и тому же: избирательно сократить наш левиафанов индустриализм и поставить его на службу этосу деревни или коммуны.

Именно коммунитаризм Гудмена в итоге оказался крупнейшим и непосредственно оцененным вкладом в современную молодежную культуру. Для новых левых Гудмен стал основным теоретиком партиципативной демократии и вернул в живую дискуссию традицию анархистской мысли, идущую от князя Кропоткина и Роберта Оуэна. Таким образом, по духу, если не по научной референции, именно анархистская политика горячее всего обсуждалась социально активной молодежью – гораздо больше, чем традиционный марксистский социализм. Даже такие пороки новых левых и движения «Власть черным», как безнадежное ослепление партизанской борьбой, носят отпечаток анархизма: этакая войнушка с возможностью проявить личную смекалку, отвагу и покомандовать.

Богемное течение в среде битников и хиппи оформилось во многом под влиянием Гудмена. Псевдоиндейские племена, разбившие лагеря в наших городах, психоделические коммуны во внутренних районах Калифорнии или в диких землях Колорадо, диггеры со своими туманными идеями бесплатных магазинов и кооперативных ферм – при всех своих недостатках, все это часть утопического анархизма, который всегда храбро отказывался уступать утверждению, что жизнь должна быть плохим и грустным компромиссом со старой доброй коррупцией.

«…социалисты-утописты, – напоминает нам Мартин Бубер, – все настойчивее стремятся к реструктуризации общества, и не в какой-нибудь романтической попытке воскресить уже пройденные этапы развития, как может решить критик-марксист, но в альянсе с децентралистскими контртенденциями, которые можно понимать как основу экономической и социальной эволюции, и с тем, что медленно эволюционирует в человеческой душе, – с самой личной формой сопротивления, сопротивления массовому, или коллективному, одиночеству»[208].

Важность этого коммунитарианского уклона в нашей молодежной культуре, особенно среди богемного течения, огромна, хотя и в значительной мере непонята. Мы часто слышим, как радикалы старой закалки клеймят молодую богему за «безответственный» уход в идиотские самодельные коммуны. Им советуют «повзрослеть» и «стать ответственнее», под чем обычно подразумевается «вкладывайте свою энергию в политические акции, помогайте организовать гетто или батраков, планируйте политические коалиции, собирайте голоса в Миссисипи, вступайте в Корпус мира, найдите себе проект, агитируйте, устраивайте сидячие забастовки, ходите на демонстрации, подписывайтесь на “Раскол”, “Комментарий”, “Новую политику”…» Что ж, весьма достойное поле деятельности, но ведь все это эпизодические занятия. Соедините их вместе – они не дадут целостности и полноты, которые требует образ жизни. А до образа жизни молодежи еще предстоит дорасти. Возможно, во взрослой жизни найдется место политической деятельности, но есть и целый ряд фундаментальных потребностей: любовь, семья, средства к существованию, друзья. Политическая деятельность и создание организаций не может обеспечить даже полноценную карьеру (разве что горстке аппаратчиков), не говоря уж об образе жизни целого поколения. Что же делать диссидентской молодежи? Какой идеал взрослости должен предложить им мир вместо распущенности среднего класса, которую они инстинктивно отвергают?

Может быть, разумный компромисс, которым удовольствовались старые радикалы? Преподавательская должность, государственная служба, работа в журнале, газете, профсоюзе – что-нибудь с восьми до пяти, чтобы обеспечивать семью, а в свободное время заниматься политикой. Проблема в том, что отчуждение многих молодых людей зашло слишком далеко даже для разумного компромисса, при его-то неизбежной дисциплине, облагаемой налогами зарплате и щепотке ладана буржуазному конформизму. Контркультура, которая началась с «Вопля» Гинзберга, – как может она причесаться, завести будильник, обзавестись социальной страховкой и отложить диссидентство на «после работы»? Как она может хотя бы настолько предаться Молоху?

И все же… Если вам двадцать пять и вы истощили терпение колледжа и родительского кошелька, вам захочется «повзрослеть» и «стать ответственнее». Это, разумеется, означает ваше участие в политических делах. Но ведь надо еще и сводить концы с концами, а СДС дохода не приносит, как и СНСС, и КОРЕ. Послать бы к черту этот разумный компромисс, но вам двадцать пять, и впереди еще сорок или пятьдесят лет жизни (если бомбу не взорвут), и надо прожить их дома, с семьей, и прожить материально неплохо, иначе жизнь превратится в серое прозябание, а сознание, которое вы хотели расширить, съежится и потускнеет. Так как же вы будете взрослеть? Где эта кормушка со средствами к существованию, которые питают и защищают добропорядочных граждан?

Ответ таков: совместно с теми, кого любите и уважаете, вы создаете коммуну, где будет прочная дружба, дети и, со взаимной помощью, трехразовое питание, на которое удастся наскрести достойным и приятным трудом. Никто точно не знает, как это делается, а надежных моделей очень мало. Старые радикалы не помогут: они говорят о социализации всей экономики, основании новых партий или укреплении профсоюзов, но только не о создании коммун.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.

Продолжение на ЛитРес

Пресса Британии: хватит быть банкирами «плохих парней»

1 августа 2018

В обзоре британской прессы:

Макрон противодействует консенсусу по»брекситу» в интересах французской экономики

Financial Times называет президента Франции главным тормозом в достижении соглашения между ЕС и Британией по условиям «брексита». В офисе британского премьера популярно мнение, что Макрон надеется извлечь выгоду для своей страны от развода с Британией, рассчитывая, что в случае плохих или никаких договоренностей рабочие места и деньги инвесторов перетекут из Лондона в Париж.

Газета отмечает, что Тереза Май уже призвала Макрона смягчить позицию Франции, так как в случае «брексит-хаоса» пострадает и Европа, и ее граждане.

Британский премьер уже заручилась пониманием Ангелы Меркель по этому вопросу. Один британский чиновник сказал FT, что канцлер готова предоставить Мишелю Барнье, главному переговорщику ЕС по «брекситу», больше свободы для заключения сделки.

Но французские официальные лица настаивают на том, что все эти переговоры между главами государств не должны влиять на работу Барнье и других переговорщиков по «брекситу» и пока нет оснований считать, что Макрон пойдет на попятный.

Британию ждет не новый премьер-тори, а очередные всеобщие выборы

«Каким могло бы стать премьерство Бориса Джонсона?» — таким вопросом на страницах Times задается Пол Гудман, редактор сайта консерваторов ConservativeHome

Издание регулярно спрашивает членов Консервативной партии, кого они видят в качестве следующего лидера партии. До референдума по «брекситу» победителем таких опросов чаще всего оказывался Борис Джонсон. Однако после последних парламентских выборов в 2017 году его стали опережать более молодые политики: Джейкоб Рис-Могг, Саджид Давид и, по сути дела, лишивший в прошлый раз Джонсона премьерства Майкл Гоув.

Джонсон проявил себя как плохой министр иностранных дел, и рейтинг его с тех пор значительно снизился, отмечает автор статьи. В последнее время крепнет мнение о нем, как о пустом болтуне: с политикой Терезы Мэй по договоренностям с ЕС он был не согласен, но и в отставку тоже не уходил.

Однако если, как говорят, неделя — долгий срок в политике, то месяц — это целая вечность. Четыре недели назад в опросе издания Джонсон занимал пятое место. Но после ухода из правительства он вновь в лидерах, набрав почти треть голосов. Ему помогает глубоко укорененный евроскептицизм рядовых тори. Перспектива премьерства Джонсона, если Тереза Мэй уйдет в отставку, вновь замаячила на горизонте, считает Гудман.

Если парламентарии-консерваторы при выборе нового лидера партии выдвинут кандидатуру Джонсона, то он эти выборы выиграет, в особенности против соперника, выступавшего против выхода из ЕС, такого как Саджид Давид. Ну а по капризу конституционной реальности в Британии победитель выборов внутри парламентской фракции партии большинства становится премьер-министром страны.

Да, Джонсон сегодня вовсе не такая консолидирующая фигура, какой он был на посту мэра Лондона во время Олимпийских Игр 2012 года. Однако опросы показывают, что о его популярности другие видные консерваторы могут только мечтать. А его известность по стране сравнима лишь с известностью самой Терезы Мэй,

Более того, есть основания предполагать, что если уж «брекситу» быть, то лучше всего это сделает убежденный в его необходимости политик, отмечает автор статьи в Times. Джонсона нередко упрекают в невнимании к деталям, однако способность видеть широкую картину тоже дорогого стоит. Как бы ни насмехались над «сэром Уинстоном Джонсоном», как его иронично однажды окрестило ConservativeHome, он — единственный из британских политиков, обладающий поистине черчиллевским видением и размахом.

Однако наряду с этими очевидными преимуществами, у Джонсона есть и не менее очевидные недостатки: непоследовательность и непостоянство в политике, в частности по вопросу иммиграции; определенная легкость в обращении с фактами, нерешительность, когда дело по-настоящему начинает принимать серьезный оборот. Он был явно не в своей тарелке во время массовых беспорядков в Лондоне летом 2011 года, считает Гудман.

Пребывание на посту министра иностранных дел, несомненно, закалило Джонсона: при необходимости реагировать на сирийский кризис иначе и быть не могло. Его заявление об отставке было цельным и сильным. Однако есть серьезные основания сомневаться в том, что внутри партии есть готовность противопоставить Джонсона Мэй — во всяком случае, до назначенной на март следующего года даты «брексита».

«Сам Джонсон вряд ли решится инициировать отставку премьера, исходя из известной истины о том, что тот, кто наносит смертельный удар, сам никогда не обретает корону, что только было подтверждено судьбой предавшего его в прошлый раз Майкла Гоува, — говорится далее в статье. — Представим себе, однако, на секунду, что предстоящей осенью Тереза Мэй проигрывает вотум недоверия в парламенте. Джонсон становится одним их кандидатов на пост лидера и побеждает, становясь, таким образом, новым премьер-министром».

«По вопросу о «брексите» он, скорее всего, сразу отбросит принятое под руководством Мэй летом этого года соглашение кабинета и пойдет по пути канадского варианта взаимодействия с Брюсселем, — предполагает автор статьи. — Сторонники сохранения тесных связей с ЕС консерваторы-парламентарии взбунтуются. А парламентское большинство не готово поддержать ни один из вариантов решения. Еще до начала своей работы Джонсон окажется в патовой ситуации».

Гудман считает, что в такой ситуации выход будет только один: досрочные выборы. Однако эксперимент минувшего лета с досрочными выборами сильно напугал консерваторов — как сторонников, так и противников «брексита». Они опасаются, что в результате еще одних выборов могут потерять большинство в парламенте, и к власти в стране может прийти марксистски настроенное правительство лейбористов во главе с Джереми Корбином. Страх такого исхода и опасение того, какой эффект на переговоры по «брекситу» может иметь смена лидерства объясняет тот факт, что Тереза Мэй по-прежнему остается на своем посту.

«Мы не знаем сейчас, удастся или не удастся достичь договоренности с ЕС по условиям «брексита», или же «брексит» будет и вовсе отменен, или же произойдет нечто среднее, — говорится в заключение статьи в Times. — Парламентарии-консерваторы могут сместить Мэй и до марта. Однако трезвый расчет подсказывает, что и новый лидер, кто бы им не стал, не спасет правительство. Самым вероятным исходом событий станет не новый премьер, и не новый референдум, а досрочные выборы».

Лондонская отмывочная перестает работать слишком медленно

Times вновь обращается к теме грязных иностранных денег в Британии. «Клептократы не должны иметь возможность хранить свои деньги в Британии» — под таким заголовком Times публикует статью известного публициста Эдварда Лукаса.

Лондонская отмывочная больше не работает, считает автор статьи. Таков долгожданный итог принятого правительством законопроекта о владении собственностью в Британии зарегистрированных в офшоре юридических лиц.

Теперь такие компании должны будут представлять проверяемую и публично доступную информацию. В случае отказа или представления ложных сведений им грозят штрафы или тюремное заключение.

Однако масштаб реформы недостаточен, и продвигается она слишком медленно. Парламент утвердит закон только следующим летом, а в силу он вступит только в 2021 году. У отмывочного лобби есть достаточно времени, чтобы как-то размыть законопроект и найти ему более мягкие альтернативы.

Еще один законопроект должен принудить заморские территории, потаенные уголки империи такие как Виргинские острова, обнародовать списки зарегистрированных там компаний. Эти солнечные места для предпочитающих держаться в тени людей утверждают, что вынужденная прозрачность есть скрытый колониализм и противоречит конституции и нарушает права человека.

По мнению Лукаса, ответ правительства должен быть беспощадным: законы, допускающие существование скрытой корпоративной собственности, должны быть отменены. Зарегистрированные там компании не могут вести бизнес в Британии. То же относится к Нормандским островам и острову Мэн.

«Правительство должно быть настойчивым и не поддаваться на аргументы о том, что более свободная пост-брекситовская Британия должна понизить, а не повысить свои регуляционные стандарты, — пишет Лукас в заключение статьи в Times. — Все наши слова о коррупции, глобальном гангстеризме и вредоносности Кремля ничего не стоят, если мы выполняем роль банкира «плохих парней»».

Гештальттерапия — это… Что такое Гештальттерапия?

Гештальттерапия

Гештальттерапия (от нем. Gestalt — форма, структура + греч. theraрeia — лечение) — форма психотерапии — , разработанная в рамках гештальтпсихологии — , автор Ф. Перлс — . С

Психологический словарь. 2000.

Синонимы:

• Гештальтпсихология
• Гибсон Джеймс Джером

Смотреть что такое «Гештальттерапия» в других словарях:

• гештальттерапия — гештальттерапия …   Орфографический словарь-справочник

• гештальттерапия — Этимология. Происходит от нем. Gestalt форма, структура + греч. theraрeia лечение. Автор. Ф.Перлс. Категория. Форма психотерапии, разработанная в рамках гештальтпсихологии. Специфика. Считается, что человек, выступая актером в межчеловеческих… …   Большая психологическая энциклопедия

• гештальттерапия — сущ., кол во синонимов: 1 • терапия (62) Словарь синонимов ASIS. В.Н. Тришин. 2013 …   Словарь синонимов

• Гештальттерапия — Гештальт терапия (от нем. Gestalt  фигура, образ, целостность, личность)  направление психотерапии, основные идеи и методы которого разработал Фредерик Перлз, Лаура Перлз и Пол Гудман. Большой вклад в развитие методологии и теории… …   Википедия

• гештальттерапия — гештальттерап ия, и …   Русский орфографический словарь

• гештальттерапия — гештальттерапи/я, и …   Слитно. Раздельно. Через дефис.

• Гештальттерапия — (Gestalt therapy), психотерапия, в к рой осн. акцент сделан на осознании, непосредственном опыте и личной ответственности. Г. не является производной от гештальтпсихологии, получила развитие во мн. под влиянием родившегося в Германии… …   Народы и культуры

• Гештальттерапия — система методов и процедур психотерапевтического воздействия на человека, основанных на теории гештальтпсихологии. Главный принцип Г. безусловное принятие человеком себя, др. людей и всего остального мира таким, какие они есть; восприятие и… …   Педагогический словарь

• Гештальт-терапия — (нем. Gestalttherapie)  направление психотерапии, основные идеи и методы которого разработал Ф.Перлз, Лаура Перлз, Пол Гудман. Большой вклад в развитие методологии и теории гештальт терапии внесли также Изедор Фром, Ирвен и Маряма Полстеры,… …   Википедия

• Перлз, Фредерик — Фредерик Саломон Перлз Friedrich Salomon Perls Фреде …   Википедия

Концепция невроза в гештальт-терапии (лекция)

О.В.Немиринский

Я хотел бы рассказать вам о гештальт-концепции развития невроза. Есть как минимум три обстоятельства,  побуждающие меня это сделать.

Первое – значимость темы, причем не только для тех, кто собирается работать в медицине. Невротическая организация опыта – это не про особых людей, лежащих в больницах; эти тенденции хотя бы во фрагментарном виде есть в каждом человеке. Отсюда важность понимания логики развития невроза для всех психотерапевтов.

Второе обстоятельство связано с тем, что эта концепция была изложена в знаменитой книге 1951 года «Гештальт-терапия. Возбуждение и рост в человеческой личности» (Perls, Hefferline, Goodman, 1951),теоретическая часть которой отредактирована Полом Гудманом на основе записей Фрица Перлза. По предыдущим и последующим публикациям Ф. Перлза мы знаем, что не только его лекции, являющиеся прекрасным образцом ораторского искусства, но и письменная речь вполне  читаемы и согласуются с представлениями о культуре речи. Что же касается гудмановского  текста, то, честно говоря, на мой взгляд, людям так не пишут. Я искренне завидую тем, кто с легкостью читает эту книгу (не прошло и пятидесяти лет, как она переведена на русский язык (Перлз, Гудман, 2001)), я даже знаю несколько таких людей, но я сам постараюсь в меру своего понимания изложить ее вам в более популярной форме.

Третье обстоятельство связано с тем, что для большинства отечественных психотерапевтов, в том числе и для многих из тех, кто принадлежит к сообществу гештальт-терапевтов, слова «клинические аспекты гештальт-терапии» означают прежде всего медицинскую диагностику и определение «типов личности». При этом они естественным образом наследуют психоаналитическую логику, потому что логика гештальт-концепции

транстипологична, то есть она отражает общие закономерности невротического уровня нарушения творческого приспособления, и насквозь диалектична, то есть построена на противоречиях и парадоксах, что не всегда легко воспринимается людьми вообще, да и психотерапевтами в частности. Итак, по порядку.

Представления об истоках невроза в обыденном сознании и психоаналитической теории, как ни странно, в основном схожи. Они связаны либо с конфликтом между индивидуальными потребностями и давлением (воздействием) среды («теория травмы», присущая раннему психоанализу), либо с внутренним конфликтом мотивов, конфликтом побуждений («теория инстинктов», разделяемая большинством психоаналитиков).

Эту точку зрения Ф, Перлз не разделял. Внутренний конфликт, по его мнению, являет собой возможность личностного роста, а не основу невроза.

Основой развития невроза является не внутренний конфликт, и вообще не конфликт сам по себе, а

преждевременное примирение конфликта.

Допустим, я хочу получить одобрение и, одновременно быть самостоятельным. Это может привести и к внешнему конфликту, когда социальное окружение будет поддерживать одну из двух тенденций, а я буду идентифицироваться с другой, и к конфликту внутреннему. Причем я хочу предостеречь «правильных» терапевтов от упования на терапевтический интроект, согласно которому потребность в сепарации всегда предпочтительнее, чем потребность в единении и стремление опираться на другого. В некоторых случаях именно второе является для клиента избегаемым и дефицитным опытом, необходимым для здорового баланса зависимости и независимости.

Итак, есть внутренний конфликт, внутренняя борьба. Здоровый ответ на эту ситуацию заключается в том, что наиболее актуальная в данный момент потребность выступает на первый план, и это переводится в плоскость внешнего действия, точнее,

поступка. Именно поступок в конечном счете приводит либо к внутреннему подтверждению  правильности выбора, либо к переоценке и, затем, совершению другого поступка.

Другой возможный ответ на эту ситуацию состоит в том, что вместо разворачивания внешнего противостояния я остаюсь в пространстве внутренней борьбы. Желая предварительно просчитать и гарантировать себе успех, я не могу совершить выбор и зависаю между двумя направлениями. Долго так существовать трудно, и тогда я произвольно выбираю одно. Одна моя тенденция подчиняет себе другую, а точнее, я побеждаю себя. Скажем, я выбираю послушание и комфорт, отказываясь от автономии. Теперь я – хороший. Что это означает? – Что я удобен в обращении. Для того, чтобы оставаться хорошим, я должен подавлять свои потребности в автономии, в отталкивании, свою агрессивность. Одна часть меня стремится перебороть, победить, подчинить себе другую часть меня же самого.

Ура! Я избавлен от мучительного напряжения и сомнений в правильности или неправильности моего текущего выбора. У меня есть априорное решение, и я предвкушаю комфорт.

Здесь, однако, меня ожидает парадокс. Дело в том, что во внутренней борьбе не может быть естественного удовлетворения! Во внешней может, причем при любом окончательном исходе! Либо я добиваюсь своего и испытываю удовлетворение от осуществления желания, либо я, выложившись в совершенных попытках, прихожу к пониманию невозможности реализации своих намерений в этой ситуации, примиряюсь с ограниченностью своих возможностей и успокаиваюсь. (Если, конечно, я не попытался успокоить себя преждевременно, не приложив усилий к разрешению ситуации!) Во внутренней борьбе этого облегчения не наступает, потому что энергия всегда

связана. Она всегда ретрофлексивно направлена на самого себя, и поэтому не может целиком разрядиться.

Так получаю я желанный комфорт или нет?!

Давайте еще раз. Невротическое решение – это попытка уйти от напряжения к комфорту безопасности. Но безопасность оказывается мнимой!

Позвольте мне отвлечься, чтобы сказать, что есть, по-видимому, два типа безопасности. Одна – первичная безопасность. До того, как вы вступили во взаимодействие, вам необходимо убедиться, что другой человек пригоден для взаимодействия. Допустим, если вы заметили, что он держит в руках острый нож и страшно сверкает глазами, то ваши потребности будут связаны как раз с тем, чтобы избежать взаимодействия с ним. Либо вам кажется, что другой человек тоже с интересом смотрит в вашу сторону. Перекинувшись с ним парой слов, вы убедились, что общение возможно. Дальше, если вы хотите подойти поближе, вам придется оставить свою сосредоточенность на первичной безопасности и начать «гамбит» отношений. В реальных отношениях всегда есть риск. Например, риск того что вы будете отвергнуты. В реальных отношениях не то, чтобы безопасность была совсем не важна, но это уже другая, назовем ее «функциональная», безопасность. Она состоит в способности отстаивать свои границы, то есть в том, что, если меня отвергнут, то я это переживу. В крайнем случае тоже отвергну другого. Мы обменяемся толчками и, мне кажется, не умрем от этого. А может быть даже, убедившись в возможности нормального отвержения, позволим друг другу подходить ближе. Но если я хочу гарантировать отсутствие отвержения и вцепляюсь в первичную безопасность, то я неминуемо буду больше общаться с собой, чем с другим человеком. Кроме того, как прекрасно описал это Александр Лоуэн (1998), человек, стремящийся быть всегда защищенным от внешней угрозы, создает такую хроническую телесную готовность, которая поддерживает постоянную тревогу. Тот, кто все время готов защищаться, все время готов воевать. Наращивание «телесной брони» приводит к повышенной уязвимости.

Итак, невроз – это выбор мнимой безопасности.

Кроме того, невроз – это самозавоевание, это победа над собой.

(Я искренне сочувствую научному редактору перевода книги Ф.Перлза и П.Гудмана. Редактировать этот текст – подвижнический труд. Но все же не обошлось без огрехов. Английское self-conquest – это никак не само-угнетение, а именно самозавоевание. Иначе, в варианте «само-угнетение» теряется понимание того, в чем же состоит очарование невротического выбора. Невротическое расщепление по Перлзу – это сочетание «победителя» и «побежденного», это возможность всегда быть победителем, так как побежденный всегда под рукой, и это – он сам.)

Все то, о чем я говорил до сих пор – это предпосылки невроза. Тот момент, который маркирует формирование устойчивого невротического стиля – это появление

потребности иметь победу.

Однажды я очень ясно понял, что такое потребность иметь победу как центральный момент в формировании невротического стиля реагирования. Мне помог в этом один из моих клиентов.

Этот бородатый брюнет, интеллектуал лет около тридцати, обратился ко мне с тем, что женщины не воспринимают его как мужчину. Сексуальное напряжение он снимал с женщинами, которых он не очень любил и ценил; собственно с сексом все было в порядке. Но те женщины, которые нравились ему, по его словам, напрочь отказывались видеть в нем мужчину. Хорошего человека, приятеля – да, но не мужчину. При этом он часто говорил о своей сослуживице, Тоне, которую он всячески пытался заинтересовать, но каждый раз безуспешно. В конце концов мне стало интересно, что же между ними происходит (то есть как это примерно выглядит), и я скорее с этой целью, нежели с идеей работать над внутренней интеграцией, предложил ему «поговорить с Тоней» в технике пустого стула. В один из моментов, когда он со своего стула говорил «Тоне» какую-то сложно-закрученную фразу, я остановил его, спросил, что он чувствует, и после его ответа предложил сказать это ей. Он сказал это «Тоне», пересел на ее место и после небольшой паузы сказал мне с «ее» стула: «А знаете, я, кажется, испытываю зачатки интереса к нему». «Прекрасно, — сказал я, — скажите это ему». Он «сказала это ему», затем пересел на свое место. Признаться, я уловил, что начал немного «болеть» за него, ожидая, чем закончится эта, пусть и условная, встреча мужчины и женщины, когда он вдруг сказал: «А вот здесь я бы ушел домой праздновать свою победу». Как?! Я был поражен. Мне казалось, что им уже должен потихоньку овладевать азарт соблазняющего танца. И в тот момент, когда открылись новые возможности, он вдруг предпочел…что? Какую «победу»? Что «праздновать», если этот волнующий «бой» еще не окончен?

Самооценку! Я – хороший, я – успешный, я – мужчина, достойный внимания женщин! Этот временный выигрыш хорошей оценки оказывается на самом деле важнее реальных отношений. Потребность

иметь победу перевешивает потребности, связанные с реальным другим человеком.

Лет пятнадцать назад, в пору «перестройки», слово «самооценка» было весьма популярным среди клиентов. Многие прямо с этим и приходили к психологу – «у меня низкая самооценка», «мне надо поднять самооценку». То есть способности, конечно же, высокие, а вот самооценка низкая… Надо поднять. А как? По совету одного юмориста повторять про себя: «Я – солнце, я – солнце…»?

Итак, то, что характеризует невротическое развитие – это дилемма между самооценкой и реальными отношениями. Смысловой вектор жизни в значительной степени перемещен в плоскость самооценки. «Жизнь за самооценку» — так должна называться опера во славу невроза.

Фриц Перлз как-то заметил, что есть существенная разница между самоактуализацией и актуализацией «образа себя» (Перлз,1998). Слон, говорил он, актуализирует себя как слон и не имеет идеи актуализировать себя как ласточку. Человек же может упоенно актуализировать «образ себя», прерывая процесс самоактуализации.

Повторю, невротические отношения с другими людьми – это в значительной степени отношения с собой. И хотя внешне это может выглядеть как привлечение внимания других людей, страх отвержения со стороны других людей, переживание несчастья оттого, что кто-то другой меня не …, но все это на самом деле «богатый внутренний мир», который на взгляд гештальт-терапевта сильно отличается от подлинного общения людей друг с другом.

           *  *  *

Особо хочу остановиться на соотношении концепции Ф.Перлза и получившей в нашей стране распространение с легкой руки Д.Н.Хломова (1996, 1997) психоаналитической концепции типов личности. Первоначально Д.Н.Хломов говорил о «векторах реагирования», и это выглядело попыткой интегрировать представления о шизоидном, нарцистическом и пограничном типах личности с гештальт-подходом. Ожнако уже давно большинство его учеников говорят не о «векторах», а о «типах», и популяризуют идею чрезвычайной близости психоанализа и гештальт-терапии.

Идея личностной типологии субъективно привлекательна (здесь, несомненно, присутствует эффект от «легкого» и «лучшего» понимания клиента) и отчасти прагматически полезна. Действительно, если мы, например, уясним, что незавершенные задачи развития для шизоидного типа – установление привязанности, для нарцистического – способность к сопереживанию, а для пограничного – опыт сепарации (С.Шон, см.: Хломов,1996), то нам легче будет определять стратегию работы. Но достаточно ли такого понимания? Не важнее ли понимать парадоксальность поведения клиента, диагностировать не столько чистый тип, сколько узлы актуальных противоречий? Кроме того, Д.Н.Хломов совершает и еще одно действие, на мой взгляд, уже очевидно неправомерное. А именно переименовывает пограничный тип в невротический. Вследствие такого «переименования» утрачивается представление о противоречивости невротического развития. К сожалению, приходится сталкиваться с отождествлением в умах многих коллег невротического и зависимого поведения, а уж противопоставление невроза и нарциссизма выглядит совсем общим местом.

Давайте попробуем разобраться в этом на примере нескольких с виду банальных, но неверных утверждений. Первое такое утверждение: невротическая организация опыта сопровождается низкой самооценкой. О, как это понимание близко невротическому сознанию! И как этого не поняли ни Карен Хорни, ни Фриц Перлз! Вслед за Хорни, которая, как известно, была первым аналитиком Перлза и, безусловно, оказала на него влияние, Перлз вводит в теорию невроза внутренне, казалось бы, противоречивый термин. У Хорни это «невротическая гордость», а у Перлза – «невротическое тщеславие». Дело в том, что в контексте невротического сознания, даже если я и не решаюсь ни с кем практически конкурировать, я все равно знаю, что я лучше всех.

Моя мама рассказывала мне как однажды к ней, преуспевающему адвокату, подошел ее коллега и запальчиво сказал: «Ты думаешь, я хуже адвокат, чем ты? Я просто не могу это выразить!»

Кстати, а не является ли распространенное убеждение в том, что «невротики не конкурируют» еще одним банальным, но неверным утверждением? Может быть, они в своем сознании заранее выиграли? Или уж точно не проиграли?

На одном из семинаров участница группы сказала: «Уж если бы я готовила доклад в такой сильной группе как эта, я бы должна была быть уверена, что это будет блестящий доклад. А так как я не была в этом уверена, то я его и не делала». При этом можно остаться для себя успешной, найдя недочеты в не-блестящих докладах тех, кто решился их делать.

Невротическое тщеславие – это когда самооценка с виду низкая, а на самом деле высокая. Я не просто оберегаю себя от осознания жизненного «провала», я действительно считаю, что я лучше всех. Возможно, то чего я жду – это безопасность всепоглощающей родительской любви. Ведь для родителя маленький ребенок, что бы он ни делал, все равно самый лучший. И если я найду того, кто меня «примет» целиком, тогда мне и подтвердят, что я лучше всех. И я попаду в Рай Любви.

Но и здесь, правда, есть одна противоречивая особенность. Ожидая Рая Любви, я подозреваю, что его может и не случиться.

Есть такой анекдот о том, чем отличаются друг от друга здоровый человек, невротик и психотик. Здоровый человек знает, что дважды два четыре. Психотик считает, что дважды два пять. А может быть, шесть. А если он очень постарается, то будет семь. А невротик в общем-то знает, что дважды два четыре … но он очень этим недоволен!

Теперь самый острый вопрос – вопрос о перевернутом неврозе, известном под именем нарциссизма. Что такое контрзависимость, являющаяся центральным феноменом нарциссизма? Это поведение, мотивированное избеганием зависимости. Опять же, это оттянутость от границы контакта с дисбалансом в сторону «внутреннего мира». Пожалуйста, мы можем трудности сепарации называть «пограничной тенденцией», а трудности сближения – «нарцистической», но эти две противоположности сходятся в том, что они обе основаны на дефиците реальных отношений. Более того, они не существуют друг без друга, и терапевту хорошо бы распознавать «нарцистическую» тень «пограничного» поведения и наоборот. Между прочим, в мифе о Нарциссе был еще один главный герой – нимфа Эхо. И если никого не любящий Нарцисс не мог увидеть в другом столь же очаровательную субъектность, какую он видел в себе, то Эхо, одержимая любовью к Нарциссу, превратила в объект себя (она могла, как мы знаем, только повторять чужие слова). Но человек, разрушающий субъектность другого, начинает и к себе относиться как к объекту. И, не вдаваясь в подробности, замечу, что мы видим это в клинике так называемого нарциссизма. С другой стороны, человек, превращающий себя в объект и видящий в другом необъятного субъекта, на самом деле не видит этого  реального другого человека. И тот, и другой живут в большей степени в своем «внутреннем мире», чем в мире реальных отношений. Они поддерживают «образ «я», оберегая его от попадания на границу контакта, и это оберегание является важнейшим делом их душевной жизни.

Что же касается третьего типа – шизоидного, то свойственная ему реакция прерывания отношений и ухода в себя, если она совершается с сохранением границы (то есть не на психотическом уровне), также, по-видимому, может быть рассмотрена как форма «оттянутости» от границы контакта.

Итак, невротическое развитие, какие бы формы оно ни принимало, это нарушение пластичности границы или, другими словами, нарушение диалогичности.

Опора на понятие диалогичности – одно из краеугольных отличий экзистенциального подхода, каким является гештальт-терапия, от психоанализа.

Я полагаю, что представление о здоровье как о балансе  пограничных, нарцистических и шизоидных «составляющих личности человека» является, по крайней мере, недостаточным. Здесь игнорируется весьма важный вопрос —  вопрос о способности вступать в диалогические отношения с реальным другим человеком.

«Так ребенок отвечает:

«Я дам тебе яблоко», или «Я не дам тебе яблока».

И лицо его точный слепок с голоса, который произносит эти слова».

(О. Мандельштам.)

Позвольте мне проиллюстрировать сущность экзистенциалистского взгляда на невротичность с помощью одного анекдота.  Этот анекдот мне как-то рассказал один психиатр, я его успел пересказать многим коллегам, и в нашем Институте он уже стал частью корпоративной мифологии.

Один человек стоит в задумчивости перед кадкой с цветком и вслух бормочет: «Могу ли я? – Нет… Хочу ли я? – Не-а…  Говно ли я? – Магнолия!!..»

Людям, однако, далеко не всегда понятно, что магнолия – это магнолия. Однажды во время терапевтической группы я рассказал этот анекдот одному из участников. Все посмеялись, но ему было не смешно, и он продолжал что-то с обидой говорить. «Ты хоть понял, что Олег тебе хотел сказать?» — с улыбкой спросил его другой участник группы. – «Понял». – «Что?» — «Что я говно».

Итак, можно мучаться этими вопросами, переместив жизненные смыслы в пространство самооценки. А можно сказать  «Ты мне интересен. Я хочу дать тебе яблоко». Или «… взять у тебя яблоко». Или «Я не дам тебе яблока», «Я не хочу этого. Я хочу другого». И послушать и в том, и в другом случае, как в реальном физическом пространстве прозвенит ответ другого человека.

 Литература.

1.  Perls F., Hefferline F., Goodman P. Gestalt Therapy. N.Y.: Delta Book, 1951.

2. Лоуэн А. Биоэнергетика. СПб, «Ювента», 1998.

3. Перлз Ф., Гудман П. Теория гештальт-терапии. М., Институт общегуманитарных исследований, 2001.

4. Перлз Ф. Гештальт-семинары. М., Институт общегуманитарных исследований, 1998.

5. Хломов Д.Н. – В сб. Гештальт – 96.

6. Хломов Д.Н. – В сб. Гештальт – 97.

Теория Гештальт-терапии. Возбуждение и рост человеческой личности. Перлз Ф., Гудман П., цена 270 грн.

 

В работе «Теория гештальт-терапии» Перлз и его соавторы впервые наиболее полно и систематизированно изложили основы своей теории, которая стала революционной для своего времени и не потеряла актуальности и в наши дни.

 

Обложка – мягкая, бумага – офсетная, 318 стр

Другие книги из раздела «Гештальт» и «Психотерапия. Психологическое консультирование»

https://lifebook.prom.ua/g37457809-psihoterapiya-psihologicheskoe-konsultirovanie

https://lifebook.prom.ua/g37457082-geshtalt-terapiya

 

ОГЛАВЛЕНИЕ:

 

ЧАСТЬ 1. ВВЕДЕНИЕ

ГЛАВА 1. Структура развития                                         

ГЛАВА 2. Различия во взглядах и различия в терапии    

 

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. РЕАЛЬНОСТЬ, ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ ПРИРОДА И ОБЩЕСТВО

ГЛАВА 3. «Разум», «тело» и «внешний мир»                  

ГЛАВА 4. Реальность, чрезвычайная ситуация и оценка
 ГЛАВА 5. Созревание и вспоминание детства                

ГЛАВА 6. Человеческая природа и

антропология невроза                                                 

ГЛАВА 7. Вербализация и поэзия                                 

ГЛАВА 8. Антисоциальность и агрессия                       

ГЛАВА 9.Конфликт и само-угнетение                           

 

ЧАСТЬ 3. ТЕОРИЯ САМОСТИ                                              

ГЛАВА 10. Самость, эго, ид и личность                         

ГЛАВА 11. Критика психоаналитических

теорий самости9

ГЛАВА 12. Творческое приспособление:

Пре-контакт и контактирование                              

ГЛАВА 13. Творческое приспособление:

II. Финальный контакт и пост-контакт                      

ГЛАВА 14. Потеря эго-функции:

I. Вытеснение; Критика фрейдовской теории

вытеснения

ГЛАВА 15. Потеря эго-функции:

II. Типичные структуры и границы

 

Читайте на здоровье!

https://lifebook.prom.ua/ — душевный книжный магазин! 

@Lifebook.prom.ua  — подписываемся на новости магазина в фб!

Нам можно звонить и спрашивать: «Что почитать?» тел: 068 98 98 4 98 (Viber)

История и команда

Международная сеть GOODMAN – уже давно зарекомендовала себя как флагман среди лучших стейк-хаусов мира. Ведь наши рестораны представлены не только в России, но и в Украине, Великобритании и Швейцарии. И во всех странах сеть GOODMAN обласкана эпитетами исключительно в превосходной форме. На нашем счету много значимых наград как российских, так и международных. И, конечно, признание наших гостей-гурманов.

GOODMAN – первый стейк-хаус Новосибирска, пришедший из Москвы. Как обычно, просеивая песчинки, добывают золото, так же и мы тщательно искали лучшую рецептуру и технологии приготовления, отметая неидеальные варианты. GOODMAN – родоначальник этого сегмента, а значит лидер рынка и главный эксперт. Важно, что мы никогда не останавливаемся на достигнутом и постоянно развиваемся. Наши шеф-повара путешествуют по миру в поисках лучшего мяса и самых передовых методов его приготовления. 

Мы придерживаемся в нашей работе трёх культов: куль мяса, культ вина и культ гостя.

Культ мяса

Мы считаем, что стейки – это самая приятная гастрономическая зависимость, которой стоит потакать. Тем более, что для их приготовления мы отбираем только лучшую говядину, выращенную на просторах нашей Родины . Мы контролируем каждый отруб, из которого делаем стейки, справедливо считая, что в нашей работе нет мелочей Чтобы раскрыть вкус стейка до мельчайших вкусовых оттенков, мы готовим его на натуральных древесных углях, в специальной печи — хоспере, температура в котором постоянно поддерживается на уровне 375-400 градусов. Наши повара полностью контролируют процесс приготовления мяса – вплоть до измерения температуры стейка специальным градусником перед подачей на стол!
«Гудман» активно развивает культуру потребления мяса в нашей стране. Впервые в России стейки высшей степени (грейда) мраморности Prime появились именно в «Гудман», именно у нас многие гости узнали о международной шкале качества мраморного мяса, получили возможность попробовать стейки разных грейдов мраморности. Система деления говядины на ранги в зависимости от их степени мраморности была впервые разработана министерством сельского хозяйства США. «Гудман» первым стал предлагать гостям премиальные отруба и рассказывать гостям о международно принятой шкале качества мраморной говядины. 

Правильный стейк – это тот стейк, который хочется съесть самому, потом вернуться в этот же ресторан и угостить им друзей…Так считаем мы, и не безосновательно! Знаменитый «Нью-Йорк», сочный «Рибай», нежное филе-миньон под аккомпанемент правильно подобранного профессиональными сомелье вина – так выглядит идеальный вечер, наполненный изысканными гастрономическими переживаниями. В наших стейк-хаусах, безусловно, царит культ настоящих отменных стейков и все меню подобрано таким образом, чтобы выгодно оттенить вкус неповторимого мяса. Салаты, соусы, гарниры – каждое блюдо доведено до идеального созвучия со стейком. И к каждому – свое вино!

Культ вина

Наша винная карта отличается разнообразием вин со всех «винных» уголков света. У нас вы сможете найти такие уникальные позиции вин, которые не встретите больше нигде в России! Главные критерии отбора — качество, репутация производителя, демократичные цены, которые вас приятно поразят в «Гудман» и сочетаемость с мясными блюдами. 

Быть разборчивым в вине на сегодняшний день — это так же естественно и престижно, как разбираться в искусстве. Главным ориентиром в выборе вина всегда должен быть собственный вкус. Но и, конечно, помощь опытного сомелье, который сможет подсказать наиболее оптимальные сочетания вин и блюд, такого как сомелье GOODMAN. 

Культ гостя 

В наших GOODMAN’ах царит культ гостеприимства. Мы твердо уверены в том, что ресторан – это вовсе не место, где тебе продадут блюдо и напитки…Это место, где вы получите гастрономические впечатления, эмоции, переживания. И это ценят наши гости, которые снова и снова выбирают GOODMAN. Многие из них уже давно стали нашими добрыми друзьями! Мы понимаем наших друзей-гурманов с пол слова: официант точно знает, что вы любите medium rare и какой десерт подавать к вашему американо. GOODMAN всегда безупречно тонкий и внимательный к своим гостям!

 

Биография Пола Гудмана

Биография Пола Гудмана Пол Гудман родился в Нью-Йорке 9 сентября 1911 года. Он никогда не знал своего отца, который бросил семью, когда Пол был младенцем. Это оставило его богемную мать работающим родителем-одиночкой. Его брат Персиваль рано ушел из дома. Он вырос без особого надзора со стороны сестер его матери и старшей сестры Алисы в богатой атмосфере городского еврейского интеллектуального сообщества начала века.Он был любознательным и любознательным ребенком, который свободно бродил по улицам, паркам, музеям и библиотекам Нью-Йорка, получая действительно бесплатное образование. Он окончил городской колледж в 1931 году, когда началась депрессия, и пробрался на занятия в Колумбийском и Гарвардском университетах. Через профессора Колумбийского университета его пригласили преподавать в Чикагском университете, пока он получал докторскую степень по литературе, но его уволили с работы (так как его увольняли со всех преподавательских должностей в его жизни), потому что он настаивал на своем праве. влюбиться в своих учеников.Он никогда не скрывал своей бисексуальности и не видел причин скрывать это даже перед лицом проблем, которые она доставила ему в то менее снисходительное время. Следующие двадцать пять лет он жил со своей гражданской женой Салли. У Гудмана было две дочери, Сьюзен (чьей матерью была Вирджиния Миллер, первая жена Гудмана) и Дейзи, и сын Мэтью Риди. Все это время они жили в приличной бедности и в идеальных условиях для серьезных людей. У них была небольшая работа, в том числе контракт на 5 долларов за рассказ с отделом рассказов MGM в Нью-Йорке на конспекты сюжетов французских романов.Все это время он яростно писал. Он считал себя художником и писал в основном стихи, пьесы и рассказы. Он энергично продвигал себя, но не получил особого признания своего в основном авангардного стиля. Он был связан с небольшими литературными журналами, театральными группами и политической деятельностью, сосредоточенной вокруг Зала испанских анархистов (Solidaridad International Anti-Fascista). Midlife обнаружил, что Пол Гудман истощен и напуган перед лицом своего статуса маргинального художника, которому нужно растить детей.Он написал в дневнике: «В нашем великом городе я не понимаю, как сделать вообще что-нибудь, что могло бы немедленно изменить наши чувства и практику (а также мои собственные чувства и практику). Поэтому я перестал чего-либо хотеть, я не знаю, чего мы хотим. Именно в это время он встретил Фрица Перлза, немецкого еврея, который провел годы Гитлера в Южной Африке и бежал в Соединенные Штаты, когда там возник режим апартеида. Перлз учился у основателя поколения фрейдистов, но вскоре развил очень нетрадиционную терапевтическую практику.Идеи Перлза хорошо сочетались с идеями Гудмана, и вскоре они были вовлечены в плодотворное сотрудничество, основав Институт гештальт-терапии и написав гештальт-терапию. Это разоблачение изменило карьеру Гудмана от художника / писателя до социального критика. Он больше не писал рассказов или пьес, а стихов меньше. Его революционная книга, Growing Up Absurd, была отвергнута дюжиной издателей, прежде чем, наконец, увидела свет в 1960 году и имела огромный успех. Вскоре остальная часть общества начала его догонять, поскольку молодые люди начали восставать против чрезмерной условности пятидесятых.У него были хорошие возможности противостоять антиинституциональной критике, которая возникла в то время и привела к массовым изменениям в предстоящие годы. К середине шестидесятых он стал своего рода дядей молодежного / студенческого движения, писал книгу в год и почти постоянно появлялся в университетском городке. Его вклад был научным, но личным, классическим, но революционным, совершенно естественным и антиинституциональным. Когда движение превратилось в Движение и перешло к борьбе между старыми левыми и новыми левыми, Гудман оставался непримиримо свободным.Многие из его бывших последователей покинули его, поскольку он отказался предложить план строительства структур будущего, предпочитая формулировку здесь, сейчас, дальше. Он казался одновременно опечаленным и обрадованным этим и вскоре стал привычным для него статусом критика со стороны, но теперь с комфортной славой и некоторой финансовой безопасностью. В 1967 году его сын Мэтью трагически погиб в результате несчастного случая при восхождении на гору. Друзья говорят, что он так и не оправился от горя. Вскоре его здоровье начало ухудшаться, и его письмо превратилось в отражения старого воина.Он умер от сердечного приступа 2 августа 1972 года, незадолго до своего шестидесяти первого дня рождения. Автор: Джон Фицджеральд Краткая биография

Пол Гудман — PM Press

Пол Гудман

Пол Гудман , известный в свое время как «философ новых левых», определил повестку дня молодежного движения шестидесятых в своем бестселлере Growing Up Absurd . Он выпускал новые книги каждый год в течение этого неспокойного десятилетия, читая лекции для сотен слушателей в университетских городках страны, охватывая самые разные темы: от политики движений до образования и общественного планирования; от психотерапии и религии до литературы, теории языка и средств массовой информации.Мало что не входило в его компетенцию как старомодного «литератора». В этот же бурный период своей славы он также публиковал свои публичные письма и свои журналы, «Живой театр» ставил его пьесы, его стихи были положены на музыку, а его художественная литература была выбрана для распространения в книжном клубе. Самый знаменитый публичный интеллектуал Америки на момент его смерти в 1972 году, его работа до сих пор находит отклик в наших собственных временах национального кризиса.

Новая реформация: записки консерватора неолита Еще раз проведя черту: анархистские сочинения Пола Гудмана

---

Новая реформация: записки неолитического консерватора

Новая реформация: записки консерватора неолита

Артикул: 9781604860566
Авторы: Пол Гудман • Введение Майкла К.Fisher
Издатель: PM Press
ISBN: 9781604860566
Формат: Мягкая обложка
Количество страниц: 200
Размер: 6 x 9
Предметы: Очерки, политология

Похвала

«По мере того, как это десятилетие в Америке движется вперед, отшатывается и кричит, Пол Гудман все более и более предстает как наш самый образцовый интеллектуал, то есть самый глубокий представитель и самый достойный».
— Теодор Солаторофф в The Washington Post

«Пугающий блеск и честность Гудмана пугали людей, потому что он был честным нравственным человеком, который видел вещи и связи с ясностью, о которых другие даже не подозревали.У писателей и мыслителей есть мода. Они в моде или забыты. Если Гудмана забудут, если его работы будут найдены только в кучах пепла, человечество окажется именно там ».
— Маркус Раскин, соучредитель, Институт политических исследований

«Его умоляющий, здравомыслящий, откровенный, взволнованный и уже усталый голос — один из самых верных и мудрых в американской жизни».
—Кеннет Кенистон, New York Times

---

Еще раз проведя черту: анархистские сочинения Пола Гудмана

Еще раз проводя черту: анархистские сочинения Пола Гудмана

Артикул: 9781604860573
Автор: Пол Гудман • Под редакцией Тейлора Стоера
Издатель: PM Press
ISBN: 9781604860573
Дата публикации: июля 2010 г.
Формат: Мягкая обложка
Количество страниц: 128
Размер: 9 x 6
Предметы: Эссе, Политология

Похвала

«Пол Гудман был одним из немногих интегрированных и, следовательно, освобожденных людей нашего времени… Он вполне мог быть единственным подлинно основополагающим либертарианским мыслителем в нашем поколении.
— Джордж Вудкок, историк анархизма

«Пол Гудман внес новый бодрящий поток в американский анархизм просто потому, что настаивал на том, что при решении всех проблем повседневной жизни мы сталкиваемся с возможностью выбора между авторитарным и либертарианским решениями. Сочувственное редактирование Тейлора Стоера знакомит с социальной критикой Гудмана новому поколению ».
—Колин Уорд, специалист по общественному планированию и общественный деятель

«Когда я не понимаю, что происходит и что с этим делать, я скучаю по энергичному и проницательному совету Пола… Главное в Поле то, что он задает правильные вопросы.Тот факт, что большинство его ответов блестящие, дает читателю дополнительный бонус ».
— Дэйв Деллинджер, борец за мир и основатель журнала Liberation

«Ядром политики Гудмана было его определение анархизма… смотрите не на государство в поисках решений, а открывайте их сами… Он страстно верил, что человек не должен совершать измену самому себе, независимо от государства — капиталистического, социалистического и т. Д. команды. »
— Нат Хентофф, The Village Voice

---

Читатель Пола Гудмана

Читатель Пола Гудмана

Артикул: 9781604860580
Автор: Пол Гудман • Под редакцией Тейлора Стоера
Издатель: PM Press
ISBN: 9781604860580
Опубликовано: 2/2011
Формат: Мягкая обложка
Количество страниц: 488
Размеры: 6 x 9
Предметы: Политика, литература

Похвала

«Меня соблазнил именно его голос — этот прямой, капризный, эгоистичный, щедрый американский голос … Голос Пола Гудмана касался всего, о чем он писал, с силой, интересом и его собственной ужасно привлекательной уверенностью и неловкостью … Это был его голос, то есть воплотились его ум и поэзия его интеллекта, которые сделали меня верным и страстным поклонником.
— Сьюзан Зонтаг, писательница и общественный интеллектуал

«Гудман, как и все настоящие романисты, по сути своей моралист. Какие его действительно интересуют различные способы, которыми живут люди. в современном мегаполисе приобретают, сохраняют или теряют свою целостность и чувство самость ».
–-W. Х. Оден, поэт

«Любая страница Пола Гудмана подарит вам не только оригинальность и блеск, но и мудрость, то есть над чем подумать. Он наш особенный, городской Торо двадцатого века, типичный американский ум нашего времени.
— Хайден Каррут, поэт и публицист

«Сейчас в Америке никто не пишет лучше литературных предметов. Его способность сочетать лингвистическую критику, политику, версию природы человека, антропологию, историю философии и автобиографическое завещание с литературным анализом и создавать сплетенную ткань аргументов кажется волшебной ».
— Роберт Мередит, The Nation

Книжные события

---

Обзоры

---

Интервью

---

Упоминания

---

Блог

Пять лет, Пол Гудман

Государственное и частное

Пять лет.
Пол Гудман.
Брюссель и Брюссель. 288 с. $ 5.00.

Пол Гудман за последнее десятилетие сделал очень многое. Как учитель, журналист и лектор, своего рода семя нестандартной мысли Джонни Эппл, он нашел способы поделиться своими идеями с десятками тысяч американцев. Его влияние, как оратора, так и как писателя, оказало наибольшее влияние на молодежь. Ухаживаемый терпеливым, простодушным стилем, который он использует на платформе, интимной практичностью его идей по таким предметам, как городское планирование и экономика — предметам, которые они, как правило, находят специализированными и отстраненными — аудитория колледжа Гудмана стала рассматривать его как своего рода профессора -пророк: один из немногих старейшин, способных передавать сложные традиционные идеи на языке, напоминающем современный.Действительно, несмотря на все сиюминутные споры, которые он может вызвать, популярность Гудмана продолжает расти. Американцы от штата Мэн до Орегона стали считать его своим принцем Кропоткиным, воспитанным на родной земле: иногда злым, всегда капризным, но тем не менее ручным и дружелюбным.

Тем не менее, между Гудманом, социальным критиком, и Гудманом, человеком, существует сбивающее с толку противоречие, и оно нигде не проявляется более явно, чем в его последней, самой личной из его работ, Five Years .Книга составлена ​​из отрывков из дневников, которые он вел в тот период времени, который он считает самым неудачным, с 1955 по 1960 годы. Они были написаны, как теперь говорит нам Гудман, стареющим человеком, жаждущим любви, умирающим, чтобы их использовали. К концу периода, охватываемого книгой, карьера Гудмана наконец изменилась, и он наслаждался первым из успехов, которые вскоре сделали его имя почти столь же знакомым читателям Playboy , как и редакторам Liberation.

Первое, что мы узнаем из Five Years , это то, что Гудман очень редко говорит или пишет напрямую нам, своим современникам, независимо от того, насколько его работы могут показаться описывающими мир, в котором мы с ним живем.Напротив, он гораздо больше связан с мертвыми: с друзьями, которых он потерял, и с писателями, которых он любил. Идеи, которые он впитал давным-давно, кажется, все еще занимают его ум и формируют его модели; в то время как наблюдения из современного мира — это только данные, мозаики, которые легко вписываются в частную мозаику его убеждений. «. . . Это был первый разговор за долгое время, из которого я чему-то научился, — пишет он о панельной дискуссии в Йельском университете, в которой он участвовал, — терминам твердых и мягких денег.”

Замечание не является гиперболическим. Нигде в книге Гудман в обсуждениях с друзьями, кажется, не узнает ничего более глубокого, чем эта довольно элементарная часть экономической теории. «Я не знаю, обычная ли это судьба, — размышляет он, — но обычно я не разговариваю со своими интеллектуальными сверстниками». И этот пророк диалога в образовании и общинности в обществе не кажется особенно заинтересованным в развитии своих мыслей в сочетании с мыслями окружающих его людей.

Но его разум, каким бы изолированным он ни был, имеет необычайно богатую жизнь, и поскольку Five Years подвергает нас его повседневным процессам, это книга, которую стоит прочитать.Здесь мы видим другую сторону Пола Гудмана, друга бросившего учебу, партизана, чьи одинокие нападения на гордую крепость современного образования заставляют его часовых, прогульщиков и учителей младших классов дрожать от гнева и беспокойства. Гудман из Five Years — это человек, чья главная страсть — это любовь к достижениям разума, человек, который не может вынести того, как любимая им традиция искажается недостойными учителями, которым платят за то, чтобы они передавали ее незадачливым молодым людям.

В более ранних, более официальных работах Гудмана эта страсть проявлялась в основном через аргументы, направленные против современного образования. Хотя он подробно описал неудачи американских школ и колледжей, он обычно сообщает об альтернативной системе, которую он имеет в виду, только путем утверждения или исторической аналогии. Как следствие, его идеи и даже его конкретные практические предложения были неправильно поняты и иногда неправильно использовались. Его взрослые критики сочли его утопистом, каждая схема которого совершенно непрактична, в то время как многие из его учеников-последователей использовали его нападки на современные инструкции, чтобы оправдать свое восстание против мысли.

Но записи в Five Years , которые содержат обсуждения книг, которые прочитал Гудман, или музыки, которую он слышал, обогащают его прежние формальные аргументы об образовании. Потому что они показывают его любовь к идеям в активной, драматической форме. Он прекрасно знает великих мыслителей и писателей, которых большинство учеников этого поколения приучили уважать и считать неприступными. Независимо от области дискурса, он демонстрирует почти тактильное удовольствие, анализируя его сложности и усваивая его технические термины.Если он может получать столько удовольствия от своего образования, кажется, говорит Гудман, то и любой мужчина может. Для него проблема заключается в образовательных системах, а не в человеческих возможностях. В своих произведениях он отчаянно пытается создать систематические способы привить молодежи такой же спонтанный интерес к великим мыслителям и их мирам, каким обладает он сам. «Университет паршивый, — пишет он в какой-то момент, — но это все, что у нас есть, и он возвращается в Париж. Поэтому я пытаюсь подорвать его и объявляю Vivit Academia .Но Гудман — мягкий саботажник. Он по-прежнему твердо убежден в том, что его миссия — пробудить в учениках человеческую ценность дисциплинированного мышления. «. . . Вероятно, мое главное использование заключается в том, что я тщательно сохраняю традиционную структуру для молодежи и доказываю, что в ней можно сохранить некоторую жизнеспособность и честь », — отмечает он в 1960 году, когда его репутация начала расти. «Это дает им возможность иметь прошлое».

_____________

Личные отношения Гудмана с молодежью, однако, не так контролируемы, как можно было бы предположить из этих настроений.Он, как мы видим его в Five Years , гораздо больше озабочен интеллектуальной структурой, которую он хочет поддерживать, чем людьми, которые будут фактически поддерживать. Более того, несоответствие между абстрактными надеждами Гудмана на гуманную образовательную систему и его эмоциональной реакцией, когда он видит живого, дышащего ученика, настолько резкое, что при попытке описать это может показаться немного грубым. Если он рассматривает поколение школьного возраста как группу, чьи умы истощены и неправильно образованы, он видит их индивидуально как тела, которых следует желать.«Когда мои сверстники и я встречаемся на вечеринке, — завершает он свое размышление о недостатке интересного разговора, — они отвлекаются на то, что их отвлекает. . . а я ищу привлекательного мальчика или мрачна, потому что его нет ».

В книге Five Years нет вопросов об одержимости Гудмана сексом. Когда он не думает, он путешествует. Однако его поиски готовых молодых людей напоминают поиск близорукого человека, который нащупывает потерянные очки: у него нет ощущения структуры мира, окружающего объект его погони.Только он в отрывках, описывающих его действия, имеет форму или размер. Мимо него мы видим очертания жены, которую он считает хитрой (Мэгги для его книжного Джиггса), двух надоедливых детей, мужских тел, которые его соблазняют. Все остальное размыто.

Одним из следствий этой близорукости является то, что сексуальные отрывки в Five Years становятся более комичными, чем соблазнительными или тревожными. Хотя публичность книги предполагает, что она обладает конфессиональным качеством, достойным Жене или Жида, фактический текст кажется более близким к фильму Чарли Чаплина, например, Modern Times .Действия Гудмана проистекают из личных идей и образов, которые он упорно продолжает навязывать любой реальности, которую он случайно обнаруживает. Возникающее несоответствие часто бывает странным:

Пересекая Алабаму, кондуктор приказывает мне выйти из негритянской машины, где я только что подружился с приятным моряком, с которым сижу. «Ты не знаешь своего места» (белый). Из-за своих незаконных сексуальных намерений я слабо протестую и сажусь в другую машину, а затем чувствую себя собакой за то, что подвел его по вопросу, который казался ему важным.(Если бы мы ладили и дальше, я думаю, я бы больше сопротивлялся и меня выбросило бы из поезда.) По крайней мере, в Нью-Йорке меня унижают и выгоняют из бара за то, что важно для меня меня . Но это все одно целое.

Сначала задаешься вопросом, является ли отрывок шуткой, но нет, он слишком похож на окружающие его эпизоды. Что вообще заставило Гудмана сесть в негритянскую машину (1956 год)? Тот же самый взгляд на секс, который заставляет белых студентов колледжа преследовать негритянских девушек? Мог ли он настолько не осознавать обычаи, которые нарушал, чтобы рассчитывать, что сможет соблазнить моряка, не причинив ему неприятностей? Или он настолько не осознает, как обращаются с чернокожими мужчинами в Алабаме — этот социальный критик, проводящий большую часть своего времени среди редакторов журнала Liberation , — что только после того, как эпизод закончился, считал расу проблемой?

Из отрывков, подобных этому, ясно, что Пол Гудман, живущий в этом мире, не лучший представитель Пола Гудмана, живущего в великой традиции.Он не олицетворяет те идеалы, которые исповедует, как мы видим его в книге « Пять лет ». Тем не менее, тот факт, что он вообще опубликовал книгу, что позволяет нам увидеть его в худшем виде, является напоминанием о честности, которая лежит в основе лучших его работ. «Таинство публичного жеста!» он пишет после того, как ему сказали, что «моя публичная игра привела к моим мрачным трудностям». Тот факт, что Гудман рассматривает окружающих его людей как публику, а не как множество людей, вероятно, облегчает ему, чем большинству из нас, играть его жизнь так, как если бы это была роль на сцене.Но как бы это ни раздражало, работа Гудмана по-прежнему очень ценится. Он хорошо выучил свою роль, тщательно продумал ее и всегда пытается соединить ее с настоящим, которое он воспринимает, чтобы создавать сцены и истории, которые будут увлекать и наставлять его аудиторию.

_____________

Д-р Пол Л. Гудман | NorthShore

Условия и процедуры

Условия
Лодыжка, Артрит голеностопного сустава, Бурсит, Диабетическая стопа, Ступня, Молоткообразная деформация пальца стопы, Неврома, Ортопедия, Подошвенный фасциит, Тарзальный туннель, Артрит пальца стопы

Пол Гудман — История

Пол Гудман родился в Бруклине и был пионером «новой политической истории» 1960-х и 1970-х годов.Известный ученый в ранней республике США, он был любимым наставником выпускников, привлекательным преподавателем и щедрым спонсором исторического факультета и кампуса Дэвиса.

Гудман был учеником знаменитого историка Оскара Хэндлина из Гарвардского университета, где Гудман получил степень доктора философии. в 1961 году. После непродолжительного преподавания в Гарвардской школе бизнеса и Бруклинском колледже он перешел в Калифорнийский университет в Дэвисе в середине 1960-х годов. В первой книге Пола, Демократические республиканцы Массачусетса: политика в молодой республике (Гарвард, 1965), использовался статистический анализ избирателей для создания социально-экономических политических профилей.Он исследовал различные политические направления в политике антимасонства в своей второй книге, К христианской республике: антимасонство и Великий переходный период в Новой Англии, 1826-1836 гг. (Оксфорд, 1988). Он также (вместе с Ф.О. Гетеллом) опубликовал учебник, USA, An American Record (Holt, Rinehart and Winston, 1971). Его последняя книга, Одной крови: Истоки расового равенства и рост аболиционизма, 1820-1840 (Калифорния, 1998), была чем-то вроде отхода.Гудман был глубоко осведомлен об аболиционистских источниках и различал нить приверженности расовому равенству, на которую не обращали особого внимания.

Гудман был скромным ученым-космополитом, глубоко приверженным социальной справедливости. Он анонимно финансировал стипендию Юджина В. Дебса для аспирантов каждый год, а большая часть его состояния основала кафедру еврейской истории им. Эммануала Рингельблюма. Рингельблюм — историк-мученик и герой Варшавского гетто.Гудман также разработал курс для бакалавров по изучению Холокоста — труд любви, отражающий его страстную приверженность морально обоснованному пониманию прошлого.

Он был требовательным, но интересным учителем. Он приносил мандолину в свой исследовательский класс в США, чтобы прочесть лекцию о нативизме, и петь исполнение «Ирландской нужды не применять»; В своем курсе истории Холокоста он пел песни на идиш о лагерях и освобождении. Вместе с Роландом Маршаном он создал огромный слайд-файл с историческими изображениями для использования в обучении.В течение многих лет он вел семинар для выпускников по колониальной и довоенной истории и на протяжении четырех десятилетий был наставником многих студентов высших учебных заведений в Дэвисе и Беркли. Он был заядлым читателем современной литературы и любил слышать, как аспиранты путают ее из-за историографических претензий и мелочей.

Гудман был прекрасным собеседником с самыми разными интересами, включая садоводство и кулинарию. Его всегда интересовали жизни людей, как и положено историку.Однажды он сказал своим аспирантам, что есть два типа историков: историки-исследователи и те, кто пишет обобщающие труды. Он учил своих учеников, как быть и тем, и другим.

Он умер в 1995 году в возрасте 61 года от рака.

Психологические очерки Пола Гудмана — Введение Майкла Винсента Миллера

Nature Heals: Психологические очерки Пола Гудмана — Введение Майкл Винсент Миллер

---

Пол Гудман на уличном митинге в Нью-Йорке в 1968 году.

---

Введение в издание для прессы Gestalt Journal

Nature Heals: Психологические эссе Пола Гудмана (Natua sanat non medicus)

Под редакцией Тейлора Стоера

---

Пол Гудман: Поэтика теории

Майкл Винсент Миллер

Пол Гудман был несомненно гениальным человеком, пророчески опередившим свое время, сочетали в себе огромные знания с простым здравым смыслом, редким среди интеллектуалы.Он был социальным критиком, поэтом, романистом и драматургом, утопистом. градостроитель, педагог, психотерапевт и теоретик психологии, а он опубликовал книги по всем этим направлениям. Тем не менее он проводил большую часть своих дней — до ему было 48 лет, во всяком случае (он умер в 60) — он жил жизнью обедневший художник-ученый. Его постоянно недооценивали и неправильно понимали. на протяжении его писательской карьеры около тридцати с лишним лет. Был заметный исключение: какое-то время в шестидесятые годы он связался с колледжем. поколение, которое разделяло его отчуждение от социального мейнстрима и его надежды на социальные перемены.Он только что опубликовал Growing Up Absurd, the книга, которая принесла ему известность, и многие в этом новом поколении нашли в нем убедительный анализ их опыта. К концу десятилетия однако оба студенческих радикала, разочарованные и расколотые среди сами и контркультура, все больше окутанные облаком наркотиков и мистицизм, по большей части потерял интерес к Гудману. Так что его влияние когда-то было снова на убыль.

Почему у него было такое тяжелое время? Была ли его карьера еще одним примером бедственное положение современного художника — данность в социологии культуры? Или был в натуре Гудмана было что-то слишком индивидуальное и неровное. таким образом удалось оттолкнуть людей? Был ли он слишком декламационным, слишком настойчивым публично о своем анархизме и гомосексуализме, его дерзком непочтительности за авторитет и знаменитость, даже за его нежность и преследующее чувство неудачи? Конечно, его стиль письма совсем не отстраненный.Он делает более живым чтения, чем тяжеловесные абстракции Герберта Маркузе или загадочные мифологизируя Нормана О. Брауна, современников, с которыми он разделял некоторые интеллектуальные акценты. Сочинение Гудмана, напротив, высоко ценится. самораскрытие, которое может быть больше, чем читатели ожидают или терпят от своих пророков и радикальных теоретиков, хотя мы живем в эпоху конфессиональных поэзия, истории болезни самих пациентов, романы, замаскированные дневники семейных проблем их авторов.Есть личная драма в творчестве Гудмана, а также в интеллектуальной драме. Всегда чувствуется, что он открывал себя вместе с новым способом характеристики неврозов или другой аспект социального угнетения.

Однако многих людей могло оттолкнуть соленое личное присутствие Гудмана. Я, например, не понимаю почему. Я дважды проводил время с Гудманом — однажды в 1964 году, когда нам обоим поручили написать статьи о Движение за свободу слова Беркли № за инакомыслие; и снова в 1970 году, когда он пришел в Массачусетский технологический институт, где я в то время преподавал, чтобы прочитать стихи и обратиться к студенческим радикалам.Я нашел его нежным и отзывчивым, полностью неприхотливый, интеллектуальный и открытый. Это правда, что некоторые в его голос время от времени появлялись нотки горечи. Его смерть сына Мэтью в 20 лет в результате несчастного случая в походе тремя годами ранее оставила его глубоко потрясли. Более того, разрыв между Гудманом и студентами был расширяется, особенно после того, как Гудман выразил сожаление по поводу недавнего стремления к насилию некоторых фракций студенческого движения. В одном разговоре я услышал, как он дал, воинственный студенческие активисты всю дорогу его преследовали.Я вспоминаю, как терпеливо и тщательно он справился с их проблемами. Во всяком случае, я сразу почувствовал привязанность для мужчины.

В самом деле, я думаю, что Гудман считал себя своего рода изгнанником со всех концов света. группа даже на пике своей известности в шестидесятые годы. Есть очень трогательный отрывок из эссе, написанного им в конце жизни, под названием «Политика бытия» Квир »(входит в этот сборник его психологических сочинений), что показывает, насколько глубоко Гудман чувствовал свою изоляцию: «Откровенно говоря, мой опыт радикального сообщества в том, что оно не терпит моей свободы.Тем не менее, Я полностью за сообщество, потому что это человеческое дело, только я, кажется, обречен быть исключенным «. Это от общественного мыслителя, посвятившего себя утопическому видение свободных людей, живущих и работающих вместе в полной мере!

В эту схему вписывается то, что Гудман — относительно невоспетый основатель. отец гештальт-терапии, хотя он все еще, пожалуй, самый красноречивый и важный теоретический голос. Конечно, все, кто занимался картографированием из оригинальной области гештальт-терапии — Лаура Перлс, Исадор Фром, и другие, включая Гудмана, — как правило, исчезали из поля зрения публики в тени Фрица Перлза, который помимо того, что был искусным и изобретательным клиницистом, был проницательный публицист своего нового лечения.Влияние Гудмана не повлияло на далеко от Нью-Йорка среди начинающих гештальт-терапевтов (кроме Кливленда — основатели Гештальт-института прошли обучение по оригинальной Нью-Йоркская группа). Они были слишком впечатлены харизматическим гением Перлза; кроме того, многие были унесены волнами движения за «человеческий потенциал» религиозность. Старомодный гуманизм Гудмана — его психологические труды наполнены ссылками на Аристотеля и Канта, а также на Фрейда и Райха. — и его настойчивость в политических последствиях гештальт-терапии сделала Например, мало что привлекает спиритизм, обращенный внутрь себя, в Эсалене.

Собственный склад ума Гудмана, вероятно, частично ответственен за его отсутствие признание в качестве новаторского психолога-теоретика. Ничего из того, что он написал, не подходит аккуратно в обычные категории. Он охватывает гуманитарные науки и общественные науки в его собственном идиосинкразическом стиле и многое заниматься тем, что он поднимает. Есть что-то немного капризное и бескомпромиссно цитирует всех, от Йейтса до Федерна и Ганди. в его трактате по гештальт-терапии, как и о его привычке призывая Сократа или Милтона перед аудиторией студенческих активистов о чтобы попасть на баррикады в слезоточивом газе (хотя Гудман тоже заплатил на баррикадах).Гудман очаровательно комментирует эту склонность. его в эссе о его собственном литературном методе. «Я нашел это восхитительно, — объявил он, — когда я был самым возмутительным, цитировать Аристотель или Спиноза и ощущение своей ортодоксальной невиновности ». Обычно за небрежным тоном скрывается серьезный принцип. Вот как он пытался донести до людей свою связь с гуманистической традицией это, как он всегда чувствовал, поддерживало его радикализм.

Поэтому я подозреваю, что большинство психотерапевтов не знают, что делать с синдромом Гудмана. манера презентации, когда он пишет о терапии.С одной стороны, я могу представьте, что бюрократические профессионалы в области психического здоровья рассмотрят его психологическое письмо более «литературное», чем «научное», и поэтому трудно воспринимать это всерьез. Странно, что такой эмоционально увлекательный профессия должна заявить о себе, за некоторыми исключениями (Фрейд был одним из из них — просто прочтите его истории болезни) в такой холодной, громоздкой терминологии. С другой стороны, терапевты, высвобождающие энергию высокого напряжения, часто кажутся больше заинтересованы в новых методах подбадривания своих пациентов победы, чем в обогащении своих теоретических знаний.Гудман ни то, ни другое не подходит плесень очень хорошо. Больше о его отказе от компромисса.

Поэзия — это способ речи, в котором идеи соединяются с личным откровением чувство, а сочинение Гудмана всегда рядом с актом сочинения стихов, даже когда он борется с непонятным или тонким моментом в инфантильном формирование характера. Во время своей ранней фрейдистской фазы он писал о Эдипов комплекс больше связан с притчами Кафки, чем с обычные экзегезы практикующих психоаналитиков.(См. «Золотой век» и «Эрос», или «Рисование лука» в «Природа исцеляет ».) И наоборот, В 1947 году Гудман опубликовал книгу под названием Молитва Кафки, размышления. психоаналитическое исследование работ Кафки.

На самом деле, на мой вкус, социальная критика и психологические труды Гудмана поэтически удовлетворяют больше, чем его стихи. Его прыжки более вдохновляющие; он придумывает более далеко идущие метафоры. Как социальный критик, Гудман у него было мало сверстников в Америке.Он упорно продвигал видение индивидуального самореализация через любовь и работу против бесчеловечного давления эта бюрократия и технологии производили. Это не было дарвиновским видение уверенности в своих силах или американского сурового индивидуализма, однако анархическое сообщество. Гудман считал, что группы людей, занимающиеся напрямую друг с другом в небольшом масштабе, могли бы начать ручное изготовление нового и человечного достойное сообщество из разросшейся чрезмерно централизованной массы постиндустриальных общество.Он писал об этих вещах — и о зле, и о возможностях. исправлять их — с умом, который по своей точности, обычному чувство и страстная убежденность часто достигают лирических высот.

Я вовсе не хочу сказать, что Гудман был неспособен строго или систематическое мышление. Мало кто мог проанализировать значение модели Фрейда. эго или «первичного мазохизма» Райха лучше, чем он мог бы. Его атака о ревизионистских психоаналитиках — Хорни и Фромме — красиво устойчивый аргумент, касающийся отношений между человеческими инстинктами, психотерапия и социальный порядок, и это разрушительно для своих целей.Это эссе было первоначально опубликовано в журнале «Политика », « Дуайт Макдональдс». анархистский журнал 1940-х годов, и это побудило новых левых социолог К. Райт Миллс и Патрисия Солтер совместно работают над необычным мерзкая оскорбления Гудмана в следующем выпуске. Гудман взял и, насколько я понимаю, сделал из них интеллектуальный гашиш. К счастью, Тейлор Стоер перепечатал оригинальное эссе «Политическое значение некоторых недавних ревизий Фрейда »и последующие дебаты в журнале Nature Вылечивает .Я думаю, что это одна из важных дискуссий в недавнем американском интеллектуальная история.

Однако центральное теоретическое достижение Гудмана, обязательное чтение для гештальт-терапевтов — это второй том Gestalt Therapy. Возбуждение и Рост в Человеческой Личности, , который Гудман написал сорок много лет назад. В нем он объединил свои знания о Фрейде, Рейхе, Ранге, и эго-психологи, его собственные инновации и его соавтор Перлз. новые идеи и воплотили их в ослепительно оригинальный и всеобъемлющий вид человеческой натуры и развития характера, здорового функционирования человека и психопатология.Это все еще окончательный текст по теории на сегодняшний день. гештальт-терапии. Помимо прочего, в нем тщательно прописаны процессы. роста и изменений, сопротивления им, и, следовательно, проясняет что может быть достигнуто в терапии. Это страницы, которые необходимо тщательно усваивается каждым, кто считает себя гештальт-терапевтом.

Nature Heals можно рассматривать как разнообразное, легко читаемое дополнение ко второму тому Гештальт-терапия .If Гештальт-терапия показывает Гудмана в процессе построения системы, коллекция Stoehr психологических сочинений представляет его в самых лиричных, злых, чувствительных, полемические и автобиографические настроения, помимо теоретических. Написанные за четверть века, с 1945 по 1969 год, эти очерки, обзоры, выступления и т. д. редко ограничиваются строгими клиническими вопросами. Есть пьесы о войне, социальном бессилии, расизме, создании фильмов, угнетении гомосексуалистов и литературного процесса, а также о вине, агрессии, горе, воспитание детей, секс, Фрейд, Рейх и гештальт-терапия.Иногда это может показаться, что Стоер сделал довольно произвольный выбор, поставив определенные произведения, имеющие литературный или политический акцент в этом сборнике. Но он тем самым демонстрирует, насколько мышление Гудмана охватило дисциплины.

Я сразу могу придумать три причины, по которым каждый гештальт-терапевт должен прочитайте Природа исцеляет. Прежде всего, включенные в него сочинения дают одно живое ощущение эволюции гештальт-терапии после мировой войны 11 в данный момент.Во-вторых, они забиты глубокими, непосредственно применимыми понимание характера и психопатологии, которые оттачивают клиническую осведомленность. И в-третьих, они расширяют кругозор в социальной сфере. разветвлений психотерапии, в то же время как они наказывают человека, заставляя ясно, как любая литература, я знаю ограничения терапии, учитывая неудовлетворительная социальная среда.

Превосходное введение Стоера особенно полезно для отслеживания Гудмана. развитие течений и направлений в психотерапии после мировой войны 11.Собственные теоретические сдвиги Гудмана — от фрейдистского бессознательного к Райхианские доспехи персонажей и сексуальная экономика к феноменологии контакт-граница — резюмируйте развитие самой гештальт-терапии. Его изменения во взглядах были движением интеллектуальной интеграции, а не новообращенный прыгает от учения к учению. Он никогда ничего не ронял полезно попутно, но добавлено, модифицировано и синтезировано.

Это важный момент. Гудман явно был новаторским психологом. мыслитель, но он никогда не отказывался от своего поста в соответствии с традициями.Можно увидеть на его страницах даже яснее, чем в «Долговой гештальт-терапии» Перлза. обязан Фрейду. Перлз, хотя по образованию аналитик и был близок к членам в ранних фрейдистских кругах были сложные чувства по отношению к Фрейду; и после его первая книга, Эго, голод и Агрессия, которая все еще сильно психоаналитичен во многих отношениях, он часто толкал различия в разделения и очевидные разрывы с фрейдистской традицией (как и многие другие оригинальные и неортодоксальные терапевты, выросшие на психоаналитической диете. ассоциации).В конце концов, он решил связать гештальт-терапию с встречей. групповое движение в Эсалене, где он прославился.

Но Гудман был свободен от эдиповых чувств по отношению к Фрейду и, таким образом, имел мало нужно отвергать его, склонны искать в нем лучшее. Он всегда настаивал о радикальном содержании доктрин Фрейда, хотя он утверждал, что Фрейд сам, осажденный, защищающий свое молодое движение, усталый и старый, отказавшись от революционных последствий своих открытий.В первые два эссе в сборнике Стоера, Гудман рассматривает эту сторону Фрейд с прекрасной смесью благоговения и пафоса. Гудману понравился факт , что Фрейд укоренил психологию в биологии, в отличие от бихевиористов, психоаналитические ревизионисты и большинство социальных психологов. Как видел Гудман это подразумевало, что люди приходят в мир с врожденной набор предрасположенностей, таких как инстинкты Фрейда Эроса и агрессии — и они диктуют, что люди должны получать от окружающей среды, чтобы выжить. и расти.Поэтому сама человеческая природа накладывает абсолютные ограничения на природа сообщества: плохое общество — это такое общество, которое не реагирует на естественные животные ритмы и потребности человека. Это базовый Goodmanian принцип, который снова и снова появляется в его трудах. Это источник своей моральной позиции о том, каким должно быть хорошее общество, и, таким образом, связывает свою психологию с его политикой. Это также важная ценность в развитие гештальт-терапии.

Итак, Гудман вернулся к Фрейду, чтобы открыть теорию человеческой природы, совместимую с ней. с его анархизмом.По иронии судьбы, Гудман смог в своем эссе о ревизионистов использовать самого Фрейда против этих психоаналитиков и против либеральные социальные инженеры, некоторые социологические марксисты и все те, кто утверждал, что человеческая природа бесконечно податлива и просто нуждается в быть переработанным, чтобы соответствовать социальному порядку, который сам был собран экспертами в массах. наилучшие интересы.

Или возьмите точку, более непосредственно относящуюся к клинической практике гештальта. терапия. Гудман сумел сохранить то, что ценно в великом открытии Фрейда. переноса, эта тень, которую отбрасывает незавершенная прошлая ситуация по настоящему.Но Гудман расширяет идею, чтобы указать, почему интерпретация перенос не заходит достаточно далеко. Понятие Фрейда подразумевается, Гудман увидел, что живым настоящим рычагом для работы в терапии является принуждение повторять. Проблема в том, что пациент все время пытается закончить старая ситуация таким же безрезультатным образом, то есть из-за невротических симптомов. В этом заключается как суть патологии, так и врожденный всплеск здоровье. «Лекарство», утверждал Гудман, истинное растворение переноса, повлекло за собой «новую экспериментальную попытку с реальным человеком.»Вот вкратце это переход от психоаналитического объяснения прошлого к гештальт акцент терапевта на «здесь и сейчас».

Еще один пример переосмысления Гудманом Фрейда. Гудман настаивал вопреки общепринятому мнению, что Фрейд был социальным психологом, что все его основные концепции пропитаны социальным смыслом. Я думаю, что Гудман может здесь немного растянулись — конечно, Фрейд знал, что есть семья и культура, которая повлияла на форму юной психики, но его психология не изобразила их во всей полноте.Тем не мение, важно понять, что Гудман имел в виду под «социальной психологией», поскольку его понимание отличается от бихевиористского и ролевого определений все еще актуально в наши дни. По Гудману, вся хорошая психология должна быть социальной. в том, что он изучает, что происходит между организмом и окружающей средой. Симптомы, формирование характера, рост — все это происходит на границе между я и другие. Это был решающий момент для развития гештальт-терапии. подход к работе на границе контакта (концепция, которую Гудман рассматривает полностью в своей половине Гештальт-терапия ).

Если Гудман обнаружил философские корни как гештальт-терапии, так и его позиции анархиста в формулировках Фрейда, он обратился к Райху за практическими средство соединить психотерапию и социальную революцию. Возникло противоречие, Гудман чувствовал, что в промежутке между терапией Фрейда, направленной на освобождение инстинкты и его консервативная политика, провозгласившая необходимость держите их подавленными, чтобы они просачивались только в виде сублимаций. Там не время поощрять сублимацию, подумал Гудман; общество ушло слишком далеко не так.Райх более ясно, чем Фрейд, показал, как индустриальное социальное порядок проникал под кожу людей и колонизировал их психику, главным образом через семья и школы. Воспитание и обучение побуждают детей обращаться против самих себя и хоронят свои спонтанные животные потребности — до сих пор Фрейд и Райх были в значительной степени согласны. Этот процесс блокировки, Райх пошел указывает, имеет анатомические и физиологические компоненты: Выполнено задерживая дыхание и напрягая мышцы против инстинктивного побуждения. выражение.Когда это становится хроническим, образуется жесткая оболочка личности, которую Райх назвал персонажем-доспехом. Получился пассивный, заторможенный население, его способность вступать в контакт через любовь и секс, гнев и рабочая, оставленная сильно искалеченной. Такие люди вряд ли были в состоянии начать строить новое общество, о котором мечтал Гудман, а тем более реализовать себя.

Здесь на сцену выходит психотерапия. Гудман верил вместе с Райхом что хорошая терапия может освободить творческую энергию людей от рабства раненого формирования характера, и тогда эти освобожденные люди стихийно двигаться к социальной революции.Эффективная психотерапия может помочь восстановить утраченную живость, силу и непосредственность, которые характеризуют здоровое функционирование человека — другими словами, восстановить силу, чтобы делать добро контакт. Но с чем связываться? Конечно, с другими людьми и своими Работа. Можно иметь настоящую дружбу, заниматься сексом, сражаться, когда это необходимо, заканчивайте конфликты и двигайтесь дальше, будьте продуктивны. Однако море, в котором эти обновленные существа все еще должны плавать, по мнению Гудмана (и Райха), все еще загрязнен институтами, основанными на сексуальном подавлении и искаженном агрессия, такая как бюрократия, реклама и война.Очевидно качество индивидуальной жизни нельзя изолировать от того, что делает окружающая культура доступный. Большинство людей направляют свои любовные и сексуальные чувства в брак, но Гудман отметил, что моногамия в наших социальных условиях чаще становится способ сексуального угнетения, чем отражение естественного любящего обязательства. Если выбор — гомосексуальная любовь, по крайней мере, когда Гудман писал, один приходится бороться с угрозой тюрьмы, скандала, жестокого нападения, потери трудоустройство. И, как не уставал указывать Гудман, средства к существованию за некоторыми исключениями (художник — любимец Гудмана) составляет трату большую часть времени на скучной, пустой или аморальной работе.

Перед лицом этой социальной ситуации путь индивидуального терапевтического освобождение дается нелегко, и Гудман прокомментировал опасность предпринимаемых Это. Он согласился с Райхом в том, что люди, которые извлекли что-либо приблизительно их полные человеческие силы неизбежно отказались бы жить в таком мире. Они бы почувствовали побуждение бросить учебу и создать альтернативы или попытаться изменить существующая структура через социальное действие. Поскольку социальный порядок ставка на собственное сохранение, вряд ли можно было ожидать любезного ответа.«Агрессивная психотерапия — неизбежный социальный риск …», — предупредил Гудман. «общество запрещает то, что разрушительно для общества». Это был революционный сообщение, если не акцент на терапии, содержащийся в анализе Гудмана это сделало его мысли такими близкими по духу поколению шестидесятых — молодым люди, пытающиеся сформировать новый образ жизни, формы районного сообщества, альтернативные школы, и участие в ненасильственных протестах против война и расизм.

Гудман считал, что Райх стремится к полному терапевтическому освобождению. оргазм вся эта история как «чрезмерно простая и руссовская», редуктивная богатой сложности Фрейда.Он несколько раз указывает в своих эссе на Райх, что теория Райха — это временная мера; тем не менее, добавляет Гудман, в данный момент истории «он обладает огромным революционным динамизмом».

Из этого обсуждения неудивительно, что идеал терапии Гудмана никогда не ограничивается чисто индивидуальной психотерапией, но всегда включает то, что можно назвать терапией общества через анализ, критику, действие. В этом смысле его психологические труды неотделимы от его общественная мысль, политика и, в некоторой степени, даже его литературная критика, как наглядно демонстрирует выбор Стоера.То, как Гудман принимает вопрос о человеческом развитии или психопатологии всегда включает «Ты», а также «Я», окружающая социальная среда, а также индивидуальный организм. Такой подход полностью совместим с фундаментальными принципы гештальт-терапии, например ее упор на контактную границу — это место встречи между собой и другим, где они оказывают влияние и менять друг друга через столкновение, любовь, влияние, борьбу, примирение — или его представление о себе как о структурировании организма / окружающей среды поле.Но хотя гештальт-терапевты всегда заявляли, что это принципы контакта и работы с ними в терапии, Гудман был одним из немногих, кто обратились к их большему значению со всей серьезностью.

Майкл Винсент Миллер

---

Вернуться на главную страницу гештальт-терапии

---

Пол Гудман (1911–1972) — образование, община, образование и Йорк

Социальный и педагогический критик Пол Гудман был назван своим биографом Тейлором Стоером «пророком».«Почитаемый молодежным движением 1960-х годов, его идеи об образовании и молодежи были чрезвычайно привлекательными для многих левых политических сил.

Гудман родился в Нью-Йорке и вырос в городской еврейской интеллектуальной среде. Он окончил Городской колледж Нью-Йорка в 1931 году. Гудман получил докторскую степень. учился в Чикагском университете, но вернулся в Нью-Йорк и жил со своей женой Салли до самой смерти. Его главными работами по образованию были Growing Up Absurd, Community of Scholars, и Compulsory Mis-Education, , но он также написал много статей, которые касались исключения из школы, альтернативного образования, мини-школ и бесплатных университетов.

Публикация Growing Up Absurd в 1960 году сделала Гудмана общественным критиком в области образования. Книгу отклоняли семнадцать раз, прежде чем издатель принял ее, после того как Норман Подерхоц опубликовал ее в тогдашнем левом Комментариях . Гудман провел последние двенадцать лет своей жизни, преподавая курсы в университетах Нью-Йорка, выступая в университетских городках по всей стране, а также в качестве приглашенного профессора в Государственном университете Сан-Франциско и Гавайском университете.Гудман никогда не назначал никаких срочных контрактов. Growing Up Absurd был принят в образовательные и социологические курсы по всей стране. Книга была прочитана как осуждение отчуждения и угнетения в американском обществе и школах и была предвестником образовательной критики Джона Холта, Херба Коля, Джонатана Козола и Эдгара Фриденберга. Для активистов шестидесятых годов, а также для либеральных педагогов книга представила анализ заблуждений американского общества и образования.

Гудман опубликовал обязательного неправильного образования и Сообщество ученых в виде единого тома в 1962 году.Книги были назначены для чтения на учебных курсах и послужили поводом для вдумчивой педагогической критики. Обязательное неправильное образование стало чем-то вроде плана для выпускников школы, а также для движения за альтернативные школы в конце 1960-х и 1970-х годах. Критика образования от детского сада до университета, работа плавно перешла к Сообществу ученых, , которое подчеркнуло бесконечные поиски Гудмана к сообществу, критикуя статус-кво. Гудман провел большую часть своего времени в последние годы, привнося свою философию образования в университетские городки.Он был активным антивоенным, но предупреждал студенческих активистов об опасности «действия ради действия». Он продолжал писать, в основном об образовательной критике.

Децентрализация власти, Биографическая работа Тейлора Стоера о Гудмане — это собрание сочинений Гудмана по социальной и образовательной критике. Общая тема произведения — общественная жизнь. Первоначальное обсуждение вопросов и проблем молодежи Гудманом анализирует молодежное движение — как идеализм, так и отчуждение, причем последнее является преобладающим.Он говорит о властолюбивом сообществе, придумав фразу «школьные монахи». Тема сообщества также преобладает в его важном эссе о правах детей. Гудман сетует на отсутствие общности и мягко критикует как Марию Монтессори, так и А.С. Нил за образовательные практики, которые призывают детей слишком быстро становиться взрослыми.

В то же время он хвалит школу Нила, Саммерхилл, за откладывание социализации и защиту дикости детства. Гудман рассматривает школы как терапевтические сообщества, где дети могут сбежать из плохих домов и плохих городов.Гудман также предлагает план упразднения средних школ и замены их учениками, академиями, домами юношества и бесплатными терапевтическими школами — по сути, этот план освобождения от школ предшествовал книге Ивана Ильича « Deschooling Society».